- Во-первых, - говорит он мне, - моя семья не немецкого происхождения, а шведского; кроме того, она более столетия, с царствования Екатерины Великой, находится на русской службе.

 Точнее будет сказать, что его семья родом из шведской Померании и дала длинный ряд покорных слуг русского самодержавия. Он, следовательно, прекрасно представляет ту касту "балтийских баронов", которые с царствования Анны Иоанновны управляют Россией, все очень преданные лично царям, но имеющие мало общего с русской душой и почти все имеющие родственников на военной или гражданской службе в Германии. Привязанность к династии Романовых у них не только традиция и семейная добродетель: это смысл их существования.

 Поэтому меня не удивляет наивное заявление, сделанное мне за десертом графом Фредериксом:

 - Конференция должна была бы придти к соглашению на счет того, чтобы после войны союзники взаимно оказывали друг другу помощь в случае внутренних беспорядков. Мы все заинтересованы в том, чтоб бороться с революцией.

 Он не ушел дальше священного союза; он отстал лишь всего на одно столетие: О, sancta et senilis simplieitas!

 Наконец, обед кончается. Переходят в смежный салон, где подано кофе.

 Император закуривает папиросу и переходит от одной группы к другой. Лорд Мильнер, Шалойа, Думер, генерал Кастельно, лорд Ревелсток, генерал Руджиери, генерал Вильсон, трое послов, по очереди удостаиваются нескольких любезных слов, но больше ничего, так как он долго не остается ни с кем.

 Пока развертываются эти поверхностные разговоры, императрица по очереди принимает в своем апартаменте первых делегатов. Она была очень любезна с Думером и сказала ему в заключение: "Пруссия должна быть наказана".

 Несколько раньше десяти часов Николай II возвращается на середину салона, затем делает знак министру Двора и самой любезной своей улыбкой прощается с присутствующими.

Понедельник, 5 февраля.

 У меня завтракают: Думер, председатель Думы Родзянко, председатель румынского совета министров Братиано, несколько членов Государственного Совета, в том числе граф Алексей Бобринский и Михаил Стахович, финансист Путилов и пр.

 Кроме Путилова, который замкнулся в красноречивом молчании, все мои русские гости обнаруживают оптимизм, от которого они были очень далеки всего несколько дней тому назад. Впрочем, со времени прибытия иностранных делегатов, то же оптимистическое течение циркулирует в петроградском обществе. Но, увы, как только они уедут, барометр опять опустится до самой низшей точки. Ни один народ не поддается так легко влиянию и внушению, как народ русский.

 Братиано сносит с замечательной твердостью души несчастье своей родины и бремя своей личной ответственности. Несчастье делает его великим.

 Сегодня вечером большой обед на сто пятнадцать приборов в Военном клубе. Чтобы заседать на дипломатической конференции, первое условие - иметь хороший желудок. Уходя, я повторяю лорду Мильнеру его фразу, сказанную им на днях:

 - We are wasting time! Мы теряем свое время.

Среда, 7 февраля.

 Работы конференции проходят неинтересно. Из всего этого дипломатического словоизвержения не получается никакого положительного результата. Например, ищут формул, чтоб побудить Японию увеличить свою помощь.

 Одна только техническая комиссия по снаряжению и транспорту делает полезную работу. Но потребности русского генерального штаба превосходят все предвидения, а его требования еще превосходят его потребности. Вопрос, по-моему, не столько в том, чего России недостает, сколько в том, чтоб проверить, что она способна утилизировать. Зачем ей посылать пушки, пулеметы, снаряды, аэропланы, которые нам так нужны, если у нее нет ни возможности доставить их на фронт, ни воли воспользоваться ими?

 Между генералом Кастельно и генералом Гурко полное доверие. Генерал Кастельно настаивает на том, чтоб русское наступление началось к 15 апреля, чтобы совпасть с французским наступлением; но генерал Гурко считает невозможным начать операцию в значительном масштабе раньше 15 мая...

Четверг, 8 февраля.

 Я пытаюсь доставить Думеру возможно полный обзор русского общества, знакомя его с самыми характерными представителями его. Сегодня утром я собираю вокруг него за моим столом: генерала Поливанова и великого математика Васильева, либеральных членов Государственного Совета, а также Милюкова, Маклакова и Шингарева, лидеров кадетской партии в Думе.

 Разговор, очень свободный и оживленный, касается главным образом внутренней политики.

 Одно мгновение Думер, считая, что мои гости слишком возбуждены, слишком уже рвутся начать бой с царизмом, проповедует им терпение.

 При одном слове "терпение", Милюков и Маклаков вскакивают, как ужаленные:

 - Довольно терпения!... Мы истощили все свое терпение... Впрочем, если мы не перейдем скоро к действиям, массы перестанут нас слушать.

 И Маклаков вспоминает слова Мирабо: "Берегитесь просить отсрочки. Несчастье никогда ее не ждет".

 Думер очень благоразумно продолжает:

 - Я говорил о терпении, а не о покорности... Я понимаю ваши тревоги, вашу досаду и крайнюю, затруднительность вашего положения. Но прежде всего думайте о войне!