— Заворачивай оглобли и катись, откуда пришел!

— Барин! — взметнулся пронзительный женский голос. — Прежде сюда не казал носу, а теперь, как прижали хвост, явился! Буржуй!

— Нос отморозишь, пан хозяин!

— Спокойно, товарищи! Что толку в перебранке? Прекратите!

— Ну что, все еще не поняли? Чего вы ждете?

— Извольте проваливать восвояси, пан фабрикант, вы нам тут не требуетесь.

Раж стоял и мрачно глядел в их лица. Этого он не ожидал. Вот так «чурбаны», показали зубы! А этот Фальта… идиот! Круто повернувшись, Раж зашагал по твердым промерзшим кочкам обратно к своему авто. Это был не уход, это было бегство. Ветер, рвавшийся с косогора, толкал его в спину, как полицейский перепившего гуляку, смешно раздувал полы зимнего пальто.

Холод пробирал до костей, и Раж пошел быстрее. Он поднял высокий меховой воротник, сунул руки в карманы и шел, спотыкаясь о кочки, чувствуя на себе десятки глаз, гнавших его с фабрики. Что это, кошмар? Нет, все это было какую-нибудь минуту назад. Погоди, не забывай этой минуты, в ней ты почерпнешь силу и ненависть на будущее. Если бы ты сейчас держал палец на спусковом крючке ружья или пулемета, если бы ты держал его на спуске орудия, нацеленного в толпу, там, у ворот, поколебался бы ты хоть секунду?

Три-четыре сотни шагов по заснеженному полю. Пройдя их, ты чувствуешь, что ты как-то дозрел… и даже постарел. Спокойно, улыбнись! Раж всегда успокаивал себя этой фразой, испытывая свое самообладание в моменты, когда ярость дрожала в нем, как струна. Удалось! Теперь можно со стороны наблюдать знаменательный процесс, который происходит в тебе. Можно перевести дыхание. Проигранная битва — это не проигранная война, как говорят англичане. Война только начинается, чурбаны!

Раж сел в машину, нажал на стартер, но застывший мотор не забирал. Да ну же, наконец! Еще и еще раз нажал — тщетно. Тут он заметил, что около машины собралось несколько оборванных деревенских мальчишек с сизыми от мороза лицами. Не шевелясь, они наблюдали шикарную машину и усилия водителя, потом начали давать советы, Раж опустил окно и, когда они предложили помочь, позволил покатить машину по шоссе. Прочь от фабрики!

Через несколько десятков метров мотор забрал, и Раж дал газ.

Только в среду после обеда Барох принял Бриха в своем светлом кабинете. Указав посетителю на стул, он сам расположился в кресле и закинул ногу на ногу.

— Присаживайтесь, доктор, — быстро произнес он и поднес к носу Бриха серебряную зажигалку. — Извините, что, несмотря на наш уговор, я не смог пригласить вас раньше… Нет, нет, не возражайте, я сторонник абсолютной точности в делах. Но в последние дни, как вы сами знаете… Боюсь, что и сейчас я не смогу уделить вам много времени…

Директор широко разветвленного экспортного управления компании химических фабрикатов был приятный человек. Хорошо сохранившийся мужчина лет за пятьдесят, гладко выбритый, невысокая гибкая фигура, несмотря на маленькое брюшко. Костюм от первоклассного портного придавал Бароху еще больше лоску. Он курил, глядя в лицо Бриху с приветливой улыбкой умелого собеседника и дельца. При движении его руки блеснули два рубина в массивных кольцах. Совершенство, а не человек! С первого взгляда виден один из тех путешественников, которых встречаешь на аэровокзалах всех столиц, на палубах трансатлантических пароходов и в просторных вестибюлях отелей, и даже затрудняешься определить их национальность. Говорит он без тени обидного безразличия, свойственного зазнайкам, которые таким дешевым приемом демонстрируют свое место на социальной лестнице. У Бароха слова легко слетали с полных губ, вы сразу чувствовали, что внимание его целиком обращено на вас, хотя бы и ненадолго; в его речи был очень легкий и отнюдь не обидный оттенок поспешности, не сбивавший собеседника с толку, но побуждавший к деловой лаконичности и конкретности. Многолетний опыт научил Бароха твердо держать в руках бразды разговора и, незаметно для собеседника, направлять кратчайшим путем к цели.

Беседа, которую Брих ждал с таким нетерпением, быстро превратилась в монолог директора: он взвешивал все «за» и «против», и Брих не знал, что еще он сам может добавить.

И все же этот разговор означал крест на всем…

— Дорогой друг, нам надо поговорить абсолютно откровенно. Я убежден, что вы это приветствуете, как и я. Я знаю вас как человека с ясной головой, со всеми данными, чтобы стать ценным специалистом. У вас есть образование и необходимое, — подчеркиваю, необходимое! — честолюбие. Я хотел вас выдвинуть, а потому обязан сказать вам, что сейчас для этого самый неблагоприятный момент, какой только можно было выбрать. Я полагаю, вы слышали по радио, что происходит в нашей стране и что произошло, в частности, сегодня. Я опускаю личные комментарии, мое дело — заграничная торговля, а не политика, хотя, к сожалению, эти две области тесно связаны. Но, разумеется, у меня есть собственная точка зрения. Короче говоря, внутриполитическая обстановка и ход недавних событий вынуждают меня взять обратно данное вам слово. Подчеркиваю: делаю это крайне неохотно. Вас это, очевидно, тоже огорчит… — Заметив недоумение на лице Бриха, Барох дружелюбно усмехнулся и продолжал: — Разумеется, причина не в том, что мне лично что-нибудь грозит со стороны этого… гммм… так называемого комитета действия, от оценки деятельности и целей которого я лучше воздержусь. Пока, как мне известно, для посягательств на меня не было оснований. Но практика международной торговли приучает человека быть предусмотрительным и заставляет его вычеркнуть из своего словаря обманчивое словечко «пока». Она учит мыслить практически, реально. Посягательств на меня не было, но я уже сейчас предвижу неизбежное снижение ценности работников моего типа в условиях, которые несомненно сложатся в нашей маленькой стране. Поэтому я не намерен больше оставаться на службе компании. Причин много, в первую очередь принципиальное несогласие со всей новой ситуацией в целом. Во-вторых, у меня есть серьезные — и в свете моего опыта, я полагаю, обоснованные — сомнения в весе и значении нашей республики не только по отношению к западным демократиям, но, что для меня особо важно, и в международной торговле. Не отрицаю, налицо и чисто личные мотивы…

Брих впервые отозвался.

— А мог бы я узнать, господин директор, — сказал он глухо, — на какое другое поприще… вы намерены…

Это был наивный вопрос, и Бароха тронула растерянность молодого человека, она была так понятна!

Директор встал с кресла и, присев на край массивного стола, с конфиденциальным видом наклонился к неподвижному Бриху, минуту пристально смотрел на него, улыбнулся еще раз и заговорил:

— Хорошо, мой юный друг. Вы не возражаете против небольшого экзамена по английскому языку… хотя нам обоим ясно, что практического значения это уже не имеет, — спросил он по-английски. Его произношение и беглость речи были безупречны.

Брих машинально кивнул и так же машинально взял предложенную сигарету. Они сидели друг против друга, и через обитые двери к ним слабо доносился стук пишущих машинок и женские голоса.

— Мне неизвестны ваши политические взгляды, — начал Барох, — я могу только догадываться о них. Но я вам верю. Все же должен предупредить об абсолютной доверительности этого разговора. В нынешней обстановке это, вы понимаете, необходимо.

Брих молча поднял взгляд на Бароха, и тот продолжал. Его безупречные английские фразы, превосходный выговор, короткие паузы, чтобы собеседник лучше уяснил сказанное, — все, как пучок стрел, было направлено в одну цель.