— Ты бьешь меня?! — вскрикнула она, вскочив на ноги и выпрямившись, словно разъяренная змея.

У Броджешора и в мыслях не было бить жену, и, если бы он откровенно признался ей в том, все кончилось бы миром. Однако он этого не сделал. Возмущение жены только распалило его.

— А хотя бы и так! — вызывающе ответил он. — Не забывай, что ты должна благоговеть перед моими стопами. Хоть ты и дочь состоятельного отца, твой родитель в свое время почтительно омыл их.

Шагор чуть не задохнулась от бешенства.

— Ты за это поплатишься! — пригрозила она.

— Как именно? — поинтересовался Броджешор. — Может быть, ты тоже ударишь меня?

— Я не такой низкий человек, как ты, чтобы драться, — ответила Шагор, — но я не буду дочерью брахмана, если ты…

— …в один прекрасный день не положишь мою ногу себе на колени и не станешь растирать ее, как какой-нибудь слуга, — проговорил вдруг женский голос за окном.

Шагор и сама хотела сказать что-нибудь в этом роде, а потому машинально повторила:

— …в один прекрасный день не положишь мою ногу себе на колени и не станешь растирать ее, как слуга.

— Прекрасно! — хрипло проговорил Броджешор. — Клянусь, что я буду не брахман, если еще хоть раз увижу тебя, прежде чем разотру тебе ноги.

Он повернулся и вышел из комнаты, кипя негодованием.

Шагор опустилась на пол и заплакала. В это время дверь комнаты отворилась, и появилась служанка, которая пришла поглядеть, как чувствует себя хозяйка после того, как ее покинул муж. Она принялась переставлять вещи, делая вид, будто занята уборкой. Шагор вспомнила о голосе, который только что слышала, и спросила:

— Это ты говорила под окном?

— Нет, — ответила та, — не я.

— А кто же?

— Я!

В комнату вошла незнакомая молодая женщина, прекрасная, как сама Бхагавати.

— Кто ты? — удивилась Шагор.

— Ты меня не узнаешь? — в свою очередь спросила гостья.

— Нет, — неуверенно ответила Шагор. — Кто же ты?

— Я Деви Чоудхурани.

— А-а! — Дрожа от ужаса, служанка медленно осела на пол. Металлическая тарелочка для бетеля, которую она держала, выпала из рук и со звоном покатилась по полу.

— Ш-ш! Молчи, негодница, — шикнула на нее Деви Чоудхурани. — Встань!

Та поднялась, но осталась неподвижной. Слезы текли по ее лицу. Шагор тоже испугалась, на лбу у нее даже выступила испарина — имя Деви Чоудхурани в этих краях заставляло трепетать от страха.

Но через минуту на ее лице вдруг заиграла улыбка. Деви Чоудхурани тоже улыбнулась.

3

Была лунная ночь, не очень светлая, а такая, какие случаются в сезон муссонов, мягким призрачным покрывалом окутывающая землю. Река Тиста, бурная после прошедших дождей, стремительно мчала полные воды к океану. Лунные блики плясали на гребнях волн, над воронками водоворотов, серебрились в пенных шапках небольших бурунов, светились в водяных накатах у берегов. Вода поднялась до стволов деревьев и там, где на нее падала их тень, казалась совершенно черной. Прибрежный поток нес с собой упавшие с деревьев листья, цветы, плоды. Слышался неумолкаемый рокот встречных стремнин, шум крутящихся водяных масс и плеск волн у береговой кромки.

Неподалеку от берега стоял большой баркас, ярко раскрашенный, с нарисованными на бортах изображениями богов. Его медные части были посеребрены, серебром отливала и акулья голова, украшавшая нос судна. Поблизости от корабля, в густой тени громадного тамаринда, покачивалась на волнах, тоже привязанная, длинная лодка — но о ней я поведу речь позже.

Баркас сверкал чистотой, но казался безлюдным. Его команда спала возле кормы, под парусом, натянутым на бамбуковые палки. Только на крыше той части баркаса, где располагались каюты, бодрствовал один человек.

Это была женщина. Она сидела на небольшом, но очень красивом мягком ковре в два пальца толщиной, вытканном замысловатыми узорами. Определить ее возраст было трудно. В ней не замечалось ни той свежести, которая присуща юности, ни того обаяния, которое появляется в более старшем возрасте. Тем не менее ее нельзя было не признать настоящей красавицей. Женщина была довольно высокой, возможно, именно поэтому она не производила впечатления ни худой, ни полной. Ее фигура вполне соответствовала представлениям об идеале женской красоты, когда во всем соблюдена мера. Ее облик отличало полное совершенство.

В ней, как и в Тисте, вспоенной благодатными дождями, все качества достигли высшего уровня своего проявления. Молодость во весь голос заявляла о себе, но нигде не перебирала через край — прекрасный сосуд хранил содержимое в себе. Однако, хотя внешне жизненные силы проявлялись у нее столь явственно, в душе ее царили покой и невозмутимость. В красавице не ощущалось живости, свойственной молодости.

Под стать Тисте, облитой лунным сиянием, был и ее наряд. Она сидела в белом сари даккской работы, затканном золотыми цветами, вся украшенная драгоценностями. Нынче даккские сари уже не пользуются той славой, которую имели сто лет назад, а тогда они ценились очень высоко. Сквозь тонкую ткань просвечивала качули, расшитая жемчугом и сверкающая алмазами. Камни и золото мерцали в голубоватом свете подобно струям шумящей рядом реки, а черные волосы, своенравными локонами ниспадавшие на спину, плечи и грудь красавицы, напоминали темную полоску леса вдоль речных берегов. Волосы отливали мягким блеском и благоухали, наполняя воздух сладким ароматом.