Джой улыбнулась.

– Вроде того, – сказала она. – У врачей я имела колоссальный успех.

– Врачей?

– Да, врачей, – вздохнула Джой. Ей хотелось ему рассказать. Хотелось, чтобы он знал. – Думаю, будет справедливо сообщить тебе, что ты сидишь в пабе с психом.

– Ну да, конечно.

– Серьезно. В этом году я провела в больнице четыре недели. Нервный срыв. – Она умолкла и напряженно улыбнулась, ожидая его реакции, но заранее зная, что он поймет.

А потом она рассказала ему все – то, что ни рассказала бы никому, грязные и жалкие подробности. Рассказала, как вернулась домой из школы и обнаружила отца, сидящего на кухонном стуле со спущенными брюками, и Тони Моран, соседку, у него на коленях, и как Тони Моран продолжала самозабвенно прыгать на ее отце, когда Джой вошла, а отец смотрел через плечо Тони в немом ужасе.

Она рассказала ему, как отец дал ей 500 футов хрустящими купюрами по 10 футов, чтобы она не рассказывала матери, и как она потратила деньги на одежду, но вернула все в магазин на следующие же выходные, потому что чувствовала себя ужасно виноватой. А потом она спрятала 500 футов в шкаф, в коробку из-под обуви, и несколько недель наблюдала, как ее мама раболепствует перед отцом, готовит ему ужин, чистит ботинки, массирует ему вечером ноги, пока он лежит на диване, в то время как он продолжает интрижку с Тони Моран. Рассказала ему, как хотела рассказать все маме, но не решалась, слишком боясь последствий, которые, как она знала, сильнее ударят по маме, чем по отцу, и как она научилась узнавать запах Тони Моран, когда отец возвращался домой с гольфа или с заседания комитета.

Она рассказала ему об ужасном ощущении секретности, которое дополнительно стимулировал ее отец, словно ложь была их общей увлекательной тайной, и как со временем становилось все труднее и труднее хранить эту тайну.

Финал наступил, когда она переживала стресс из-за вступительных экзаменов, таскала десятикилограммовое портфолио формата A1 по стране, в то время как на улице стояла необыкновенная для этого времени года жара. Джой сидела у кабинетов рядом с десятками других кандидатов, считала, что все они лучше нее, и вообще не понимала, зачем она на это пошла.

Паническое настроение не покидало ее, словно прочто обосновалось в ее теле. Иногда она забывала, как нужно ходить, как переставлять ноги. А иногда забывала, как правильно дышать, сердце останавливалось, а потом снова начинало бешено колотиться. Она провела столько времени, замкнувшись в себе, в странном маленьком пузырьке навязчивых идей, что стала рассеянной и смешной, казалась почти сумасшедшей. Она постоянно оставляла везде вещи, забывала длинные разговоры, не являлась на встречи. Но она не догадывалась, насколько близка к полному краху, пока не явилась одним весенним утром на собеседование в Школу искусств в Челси – без портфолио. Она не догадывалась, что оставила портфолио дома, пока ее не попросили его показать – в этот момент она расплакалась и выбежала из комнаты. Потом она села не на тот поезд и уехала в Норидж. У нее с собой было недостаточно денег, чтобы купить обратный билет до Лондона, и ее маме пришлось приехать из Колчестера, чтобы отвезти ее домой.

На следующее утро почтальон принес не одно, а целых три отказных письма из трех лучших университетов, и Джой решила, что ей следует вообще отказаться от этой затеи. Это откровение впервые за месяц прояснило ее сознание, и она с изумительным чувством ясности села, скрестив ноги, на кровать и выпила двадцать три таблетки парацетамола, запив пилюли третью бутылки персиковой водки.

Через полчаса ее нашла мать и поспешила вместе с ней в больницу, где Джой промывали желудок соленой водой, пока она не почувствовала себя выжатой, как губка.

В больнице, задним числом, Джой поняла, что на самом деле не хотела себя убивать. Она знала, что ее найдет мама, знала, что выпила недостаточное количество таблеток. Она хотела просто вернуться домой и обо всем забыть. Но все вокруг восприняли произошедшее крайне серьезно и решили принять соответствующие меры. На следующий же день ее отправили к психиатру.

А еще через день пришло письмо из Бристольского университета – ей предлагали место на отделении графического дизайна. Мама ответила им от ее имени и объяснила, почему она не сможет поехать.

Следующие несколько недель Джой помнила плохо. Череда таблеток и вопросов. Видимо, она рассказала кому-то о своем отце и Тони Моран, потому что четыре недели спустя, когда она наконец вернулась домой, ее отец пребывал в состоянии глубокого раскаяния, и все выглядело совсем иначе. Потому эти каникулы. Потому оттенок наигранной сердечности на всем, что делали и говорили ее родители.

Это из-за Алана Джой попала в больницу. Алан их с мамой должник. И Алан платил по счетам.

Когда в половине двенадцатого паб закрылся, они инстинктивно двинулись в противоположном от трейлерного парка направлении, к побережью. Песня Word Up [3] ревела из открытых окон дешевого ночного клуба на променаде. Они перешли дорогу и миновали открытые двери клуба. У входа стояли девушки с суровыми лицами, одетые в выцветшие джинсы, курили крепкие «Мальборо» и пили сидр. Накачанные парни в нейлоновых куртках пили пиво из пластиковых стаканчиков и насмешливо ухмылялись.

Они прошли по мягкой, ухоженной траве променада мимо аккуратной беседки и направились к скамейкам, установленным на берегу моря. Над головой кружили чайки, их сердитые крики перемешивались со слабыми отзвуками музыки из клуба. На пляже никого не было.

Они одновременно опустились на скамейку, вдохнули свежий морской воздух, и когда в легкие Джой попала морская соль, она почувствовала, что ее переполняет счастье. Она выпила слишком много, и ее посетило непривычное чувство блаженной расслабленности. Впервые в жизни Джой чувствовала себя… Нормальной.