— Она душу мужика понимает, — сказал один из наших собутыльников, назвавшийся Федором. — Каждый раз, если на опохмелку не хватает, хоть немного, а дает, хотя сама-то гроши получает.

— А пацанов-то этих, что подожгли, наказали хоть ремнем-то?

— А кто тебе сказал, что пацаны подожгли? — сказал Федор, но его тут же перебил второй из наших новых друзей.

— Брось болтать-то. Сказано, пацаны — значит, пацаны. Да и сами сознались. Лазали, мол, на чердак, думали, клад купца Бахметьева найдут, спички жгли, вот сенная труха и загорелась.

Я вроде как удовлетворился ответом, но перешел на новую тему.

— А что, клад действительно существует?

— Да треплется народ уж сколько лет, будто Бахметьев в двадцать третьем году схоронил где-то свое богатство и сбежал. Да только никто до сих пор ничего не нашел.

Прикончив бутылки, мы снарядили гонца еще за парочкой, и я снова как бы невзначай вернулся к пожару.

— Москвичка эта, Света, уж больно приятная девчушка. Вот кто небось старался на пожаре?

— Да все старались, — сказал Федор. — У нас народ такой: как до серьезного дела дойдет — все грудью встают. — Язык у него заметно заплетался. — Только этот алкаш Михеич один суетился с похмелья, мы его шуганули, евонная баба и увела бедолагу.

— Михеич, сторож, что ли? — спросил Юра. У собутыльников наших явно малость ослаб контроль над сдерживающими центрами.

— Ой, гад! Я на него две бадьи из колодца вылил, — сказал третий собеседник, Володя.

Все рассмеялись. Тема пожара вроде была исчерпана, мужики заговорили все сразу и каждый о своем. Пьянка помаленьку затухала.

Мы с Юрой, сославшись на необходимость выспаться перед дорогой, еще разок сходили в парилку. Постояли под холодным душем и отправились на свой постоялый двор. Утром фотограф доставил нам полный комплект снимков. Он, очевидно, действительно не спал, но выглядел довольным. Я щедро рассчитался с ним, и мы отправились в Вологду на том же заслуженном львовском автобусе.

В гостинице нас ждала записка от Кузьмина: «Коль найдется время, прошу оказать мне честь и отметить вместе со мной небольшое, но знаменательное событие».

Дежурная, вручившая нам записку и, конечно же, успевшая ознакомиться с ее содержанием, сказала:

— Небось Кузьмин на свое пятидесятипятилетие приглашает? Он его уже вчера отметил, так что вы опоздали. Правда, отметил — громко сказано. Пригласил пару стариков-старожилов, и все дела.

— Ну такое событие не грех и продлить, — бодро ответил я. Мы переоделись и позвонили Ивану Васильевичу.

Поздравления наши он принял спокойно, потом сказал:

— Я свои дни рождения не отмечаю никогда. Но здесь случай особый, а потому милости прошу ко мне хоть сейчас.

Скоро мы сидели за столом у Ивана Васильевича, на котором никакого праздничного угощения не оказалось.

Кузьмин был серьезен, и в словах его чувствовалась даже торжественность.

— Итак, свершилось, дорогие гости! Пока вы гостевали в Светлозерске, мне доставили последние из интересующих вас предметов. Всего сто сорок предметов столового и чайного сервизов местного завода, произведенные на свет Божий в конце XVIII века. Четыре тарелки, насколько мне известно, у вас. Итого могу передать вам 136 экспонатов ценнейшего русского фарфора.

Я молчал. Потом спросил:

— Ну а как и откуда вам их доставили?

— Во-первых, это моя коммерческая тайна, во-вторых, секрет коллекционера. Однако, понимая, что вопрос щекотливый, лично вам могу сказать. Привезли мне их из Чикина, откуда мои люди уже с прошлой осени ездили по всем окрестным селам. Дело в том, что сервизы принадлежали купцу Бахметьеву, имение которого было разграблено в 1918 году. Однако сервизы уносили по частям. Оказалось, эти предметы главным образом хранились в двух семьях. Их берегли и прятали от чужих глаз слуги Бахметьева. Дети их, может, и продали бы с радостью, да найти не могли, хотя все лежало рядышком, упакованное и закрытое в погребах.

— Что это вы мне сказочки рассказываете? — довольно грубо перебил я. — «Верные слуги», «жадные, но неудачливые дети».

— Однако так оно примерно и есть. Дети еще при жизни родителей разъехались, но, наслышанные о припрятанных сокровищах, после войны вернулись. Поискали, поискали, да и бросили. А я дневничок нашел Петра Максимовича Федорова — дворецкого Бахметьева, он единственный тут грамотный был. И нашел я его в бумагах старых, свезенных со всего края в Светлозерский музей, еще когда его организовывали. Да и припрятал. Как чувствовал, что случай еще подвернется. Правда, говорилось в записях, четыре тарелочки сперли из дома Бахметьева еще раньше. Я уж думал, что не найду их. Однако пошустрил, пошустрил и… В общем, забирать будете?

— Будем! — решительно сказал я, хотя ни на грош не поверил рассказу Кузьмина.

— Может, пересчитаете? — предложил краевед.

— Если они у вас упакованы, то не будем.

— Упакованы, упакованы, а как же!

В цене сошлись на двенадцати тысячах долларов. Я похвалил себя за прижимистость в тратах, мы рассчитались и расстались. Всю дорогу я трясся за свой груз, из-за которого мы решили ехать поездом, чтобы не сдавать в аэропорту в багаж, хотя коробка была не так уж и велика.