Далее лучше прямой цитатой:

Занавес! Не просто смех, но, предполагаю, надмирный хохот разрушил все условные бойкоты в мановение ока. И где теперь этот хваленный административный ресурс?

Думаю, что душка Завадский, который привык к тому, что все женщины (поголовно, вне зависимости от возраста) смотрят на него с плохо скрываемым обожанием, был крайне обескуражен таким к себе отношением. Вроде бы на первый взгляд безобидные предположения Раневской, намертво приклеившиеся к прославленному театральному деятелю: «Завадский родился не в рубашке, а в енотовой шубе!» или «Завадскому дают награды не по заслугам, а по потребностям. У него нет только звания „Мать-героиня“!». Но ведь особо и не полютуешь: завистники (да и не только!) сразу же обвинят в отсутствии чувства юмора, а еще хуже просто в «недалекости».

Хотя со стороны Фаины Раневской такая позиция является не более, чем способом активной защиты. Она не держала зла. И неслучайно на смерть Завадского написала следующие строки: «Я знала его всю жизнь. (…) И я грущу, тоскую о нем, мне жаль, что он ушел раньше меня. Я чувствую свою вину: ведь я так часто подшучивала над ним». Здесь ключевое слово «подшучивала», кто бы чего не говорил!

Хотя это вовсе не значит, что все шутки Раневской несли некую беззубую, ванильно-ироничную доброту. Нет, порой это довольно желчные, обидные остроты. Мало кто желал бы получить их на свой счет… И опять что это? Старческая злость и традиционная зависть к более молодым? Недовольное брюзжание неудачницы, не получавшей достаточного количества ролей ни в кино, ни в театре? (Порой именно так пытаются интерпретировать многие словесные перлы Раневской ее нынешние недоброжелатели.)

Или все же это некий праведный гнев, попытка хоть что-то изменить в паскудной реальности, что ее окружала?

«В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части», – напишет Раневская в воспоминаниях. И если внимательно прислушаться к самой Актрисе, то увидим, насколько ее раздражал – именно в принципе, как поругание вечной идеи Высокого искусства – непрофессионализм околотворческих приспособленцев. «Сегодняшний театр – торговая точка. Контора спектаклей… Это не театр, а дачный сортир. Так тошно кончать свою жизнь в сортире!»

И, если рассматривать совсем пристально, понимаешь, что сортирные определения возникают не из каких-то личных отношений, не из-за того, что что-то сложилось или нет, а именно по профессиональному признаку. Раневская любила все мерить по самому высшему, по гамбургскому счету. Никаких поблажек – ни для себя, ни для коллег.

Думаю, что и своим непредсказуемым чувством юмора Раневская также озадачивала коллег. Потому как не секрет: и в артистической, и в литературной среде существует целый пласт стареющих остроумцев обоего пола, расхаживающих по разного рода презентациям и творческим мероприятиям с заранее заготовленным набором дежурных шуточек и не раз испытанных на практике актерских баек. Первое впечатление человек производит довольно сносное… Ну а как относится к «остроумцу» дальше, когда при третьей встрече вынужден в третий раз выслушивать одну и ту же остроту, выраженную с одинаковой интонацией! Хочется просто ругаться матом… Так, впрочем, не раз это делала и сама Фаина Раневская!

«Я не признаю слова „играть“. Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно». И все по максимуму! На сцене – проживать жизнь, а в жизни – чувствовать себя как на сцене, под пытливым взглядом заклятых приятелей и просто коллег по театральному цеху. Ведь любое ее действие завтра может быть разнесено злопыхателями и любопытствующими по всем артистическим центрам необъятной страны Советов. Не давать повода! Столько историй о Раневской сохранено и описано ее современниками, но вот не нашел ни одной, где бы она представала в неприглядном свете, где бы ее обвиняли в подлости, в низменной мести… Да и вообще, в обычном злонамерении! Представляли в парадоксальном свете, в виде непредсказуемой, не от мира сего – это было, это можно найти при желании.

А при этом положительного зафиксировано пруд пруди. Фаина Георгиевна мастерски, с изящным совершенством бичует своих идейных оппонентов, мягко подтрунивает над приятелями, с кем была дружна, и резко, безапелляционно посылает в жопу всех тех, кто пытается бесцеремонно влезть в сложный процесс ее отношений с миром.

И жесткий отлуп, и даже пресловутая «жопа» (заметьте, не «задница» даже, и уж тем более не разные завуалированные эвфемизмы) стали своеобразной визитной карточкой Актрисы-философа. Ее шуточки на грани фола никогда не считались признаком вульгарности или грубости, а наоборот, признаком утонченного остроумия, игрой интеллекта, и – для посвященных! – определенной фигой в кармане, показываемой окружающей косной действительности.

Возможно, кто-то из записных ханжей может тут прокомментировать: «Фу, быдлятина! Какая пошлость!» И понимаешь, что «еще совсем чуть-чуть» – и пришлось бы, скрепя сердце, согласиться. Но Раневская имела удивительную особенность не перегибать палку, останавливаться на краю, доводить почти до открытой неприличности – и тут же отскакивать в сторону, предоставляя слушателям самим докручивать возможные смысловые нюансы… и катиться кубарем в яму неприличных ассоциаций.