Шрифт:
– Вот обворуют – тогда полюбите… – тихо буркнула старая горничная. Однако щеточку в чуланчик убрала и фартук на место повесила. – Все на свои фокусы надеетесь? Ну, надейтесь, надейтесь…
И, позабыв попрощаться с хозяйкой, фрау Пробкинс побрела к себе домой, продолжая что-то бормотать под нос о «фокусах – покусах» и «самодовольных волшебницах, которым еще следует поучиться у настоящих чародеев».
Сердито фыркнув вслед ворчливой старушке, Скорпиона встала из-за туалетного столика и, еще раз взглянув на себя в большое зеркало и поправив на щеке край «обворожительной улыбки», тихо произнесла:
– Хороша! Чертовски хороша!
После чего, продолжая любоваться своим отражением, громко крикнула:
– Пакси! Ты где? Я сейчас ухожу!
Но ответом ей было гробовое молчание.
«Кажется, мальчишка снова куда-то удрал, – сердито подумала Скорпина, и сквозь обворожительную улыбку слегка проступила гневная гримаса. – Надеюсь, не на ограбление банка: он еще так мал для подобных дел…»
Она вышла из спальни, спустилась вниз – Мерзопакса нигде не было. «Удрал! Точно удрал! А я ведь велела ему сидеть три дня дома и не высовывать на улицу даже носа! Ну, и дети пошли: не слушаются не только родителей, но и волшебниц! А что через сто лет будет? Сплошной кошмар!»
Вспомнив о «кошмаре», Скорпина подошла к небольшому зеркалу в холле и тихо сказала:
– Глю-юк! Я ухожу, будь настороже!
Рама зеркала скрипнула, по стеклу пробежала легкая тень, и все успокоилось.
– Ну-ну, я на тебя надеюсь!
Скорпина еще раз посмотрела на свое отражение, прижала пальчиком искусственную родинку на правой щеке и вышла через парадную дверь на свежий воздух. Тут же к ней подъехала, запряженная парой гнедых коней, карета, и кучер помог Скорпине забраться внутрь на мягкое сиденье.
– В театр, фрау? – на всякий случай уточнил вежливый кучер. – Сегодня весь Злюкенберг стремится попасть на концерт Луизы Бекар!
– И я не исключение! – обворожительно улыбнулась в ответ Скорпина. – Конечно, в театр!
Но кучер ее улыбки, увы, не увидел…
Глава двенадцатая
Не успела карета с госпожой Скорпиной скрыться за поворотом, как на пороге дома злюкенберской колдуньи возникли две фигуры: одна высокая и худая, другая низенькая и пухленькая.
– Кажется, никого… – прошептал долговязый незванный гость, открывая дверь и первым входя в большой, просторный холл.
– Это пока никого, а потом такие «кого» появятся! – Выступив в роли предсказателя, низкорослый толстячок замолчал и робко вошел вслед за приятелем внутрь помещения.
– Не бойся, Крюш, никто здесь не появится. – Морс приблизился к напольному зеркалу и, посмотревшись в него, поправил, растрепанную ветром, прическу.
И тут в зеркале что-то скрипнуло, по стеклянной глади прошла какая-то рябь, а из мутных глубин зазеркального пространства высунулась вдруг чья-то мохнатая лапа и, схватив Морса за руку, стала тащить его к себе. Слегка испугавшись (а это случалось иногда и с Морсом!), гнэльф попытался упереться ногами в пол, а свободной рукой в деревянную раму зеркала. Но тут появился и сам хозяин мохнатой лапы – страшный лохматый уродец, похожий на обезьянку и черта одновременно, – и, вцепившись уже не одной, а двумя лапами, стал еще сильнее тащить упирающегося мальчишку в свое жилище.
– Крюш!.. Помоги!.. Мне одному не справиться!
Бледный как полотно толстячок схватил дружка за ворот рубашки и что было силы потянул к себе.
– Крюш, ты меня задушишь! – прохрипел Морс и крепко боднул лбом зазеркального монстра в нижнюю челюсть. – Попробуй что-нибудь другое, Крюш, только поскорее!
В отчаянии толстячок выпустил из рук злополучную рубашку и, не придумав ничего умнее, стал швырять в ужасного уродца свои продуктовые запасы, которых у него в карманах было превеликое множество. В зеркало и его мерзкого жильца полетели: бутерброд с колбасой, бутерброд с сыром, два грецких ореха и одно слегка надкусанное яблоко, пачка печенья, три шоколадных конфеты и две карамельки, один сухарик с маком и один без мака – ржаной…
Морс, который уже терял последние силы, внезапно почувствовал, что мертвая хватка лохматого чудовища слегка ослабла. «Наверное, и ОНО устало!» – подумал бравый гнэльф и удесятерил сопротивление.
Но в этом уже не было особой надобности: чудовище само выпустило из лап мальчишку и бросилось подбирать крюшоновы гостинцы.
– Конфетка!.. Сухарик!.. Колбаска!.. Сырок!.. – шептало оно, словно какой-то стишок, названия свалившихся ему на голову угощений и не обращая уже никакого внимания на непрошенных гостей. – Ну, и подфартило сегодня Глюку, ну, и подфартило!..
Морс отпрянул от зеркала и, взяв своего спасителя за локоток, тихо проговорил:
– Сматываемся отсюда, Крюш! Не будем мешать господину Глюку наслаждаться ужином!
Услышав слово «сматываемся», Крюшон, было, обрадовался, но вскоре вновь поскучнел: оказывается, это слово он понял неправильно, Морс имел в виду «не давай убежим из этого проклятого дома», а подразумевал совершенно иное: «давай уйдем из холла в другие комнаты».
– Тебе мало потасовки с этим типчиком? – Пухленький гнэльф мотнул головой в сторону зеркала. – Учти: мои карманы уже пусты!