При этих словах Рябого толпа крестьян зашумела, но Рябой лишь повысил голос, продолжая свою речь.

— Я — человек решительный! Слов на ветер не бросаю. Потому прошу вас, земляки, не доводите меня до греха. Не заставляйте кровь проливать.

— Сколько ж можно из нас жилы тянуть? — крикнул какой-то мужик из толпы. — В прошлом месяце уже отдали всё, что было.

— А детей мы чем кормить будем? — вступила в перепалку и одна из баб.

— Вы отлично знаете, сколько вам нужно оставить зерна, чтобы прокормить и себя, и детей своих. А излишки отдайте нам. И буде кого заметим опосля за продажей зерна или муки, тут же расстреляем, как контру.

Снова поднялся шум. Каждый старался перекричать друг друга, но на этот раз Рябой молчал, давая всем выговориться и спустить пар. Он надеялся, что после этого все станут сговорчивее. Но не тут-то было! Никто и не собирался успокаиваться. Коньков уже с тревогой поглядывал на Рябого. Но тот пока ещё был спокоен.

Дождь тем временем почти совсем утих. Небо просветлело.

Недовольные крики продолжались. Тогда Рябой нащупал рукой висевшую на ремне через плечо деревянную кобуру, расстегнул её и вытащил наган. Подождав ещё секунду-другую, он поднял наган вверх и выстрелил. Толпа притихла.

— Товарищи крестьяне! Я даю вам час на то, чтобы вы добровольно, сами принесли сюда мешки с излишками зерна. Продотрядовцы тоже весь этот час не сдвинутся отсюда с места. Но потом пеняйте на себя. Я вас предупредил и буду действовать со всей строгостью советского закона.

Сразу же после этих слов толпа начала расходиться, ругаясь и поливая большевиков последними словами.

— Устинушка, может Фомка не тронет нас, а? — держала мужа под руку Нюрка Подберёзкина. — Он же знает наверняка, что наш Захарушка не последний человек в Танбове.

— И не вздумай поминать Захара при этом вшивом голодранце, — прикрикнул на жену Устин. — Я с ним как-нибудь сам разберусь.

— Ой, как бы беды не было, — прошептала Нюрка и перекрестилась свободной рукой.

Не многие крестьяне решились добровольно отдать комбедовцам своими кровью и потом добытое зерно. Да и сделали это те, кто всё же был победнее — не хотели они ссориться с новой властью. Поди знай, авось она пришла надолго. Более зажиточные, не говоря уж о кулаках, и не собирались делиться своим урожаем с голодранцами и неудачниками. А зажиточных в Тамбовском крае на плодородном чернозёме было немало.

Рябой к означенному времени добавил ещё час, однако хлеба не прибавилось. Тогда он подозвал к себе Конькова. Рябой расположился в одном из уцелевших помещичьих флигельков, в котором при Вернадских жила прислуга. Сидя за столом у окна он мог наблюдать всю картину и лицо его выражало явное неудовольствие происходящим.

— Вот что, Коньков, — заговорил Рябой, не отводя глаз от окна. — Здесь происходит явный саботаж. Кулаки и подкулачьи отродья прячут зерно и не хотят отдавать советской власти. Но здесь зерно есть! И много зерна! Я этих людей знаю уж не один десяток лет. Даже в самые неурожайные годы, они не пухли с голоду.

— И чего делать-то, Фома Авдеич?

— Слушай сюда! Бери с пяток бойцов и, первым делом, наведайтесь во дворы к Ивану Антипову и Устину Подберёзкину. Ищите везде, где только можно, весь двор с избой поставьте вверх тормашками, но хлеб найдите. Коли у этих найдём, да ещё и накажем привселюдной поркой за укрывательство и саботаж, другие сами свои излишки принесут, как миленькие. Ты меня понял, Коньков?

— Понял, товарищ начальник продотряда!

Коньков неумело козырнул, развернулся и выбежал на улицу. Через минуту Рябой услышал, как Коньков зычным голосом отдаёт команды, жестами указывая, куда кому следует идти, а вслед за тем сам направился в сопровождении шести бойцов ко двору Антипова.

Они обыскали всё: сарай, хлев, чулан, избу, погреб, огород, сад, конюшню. Даже собачью конуру. Злобный лай собаки, благоразумно посаженную на цепь Анфисой, недовольное мычание коров, растревоженное кудахтанье кур сопровождали все эти поиски. Но они оказались безрезультатными. Коньков стоял в задумчивости: что делать? Идти ли к Рябому за советом или начать поиски у Устина Подберёзкина? В конечном итоге, он решил отправить к Подберёзкину всех бойцов, назначив главным одного из них, а сам скорым шагом направился к начальнику. Нужно было спешить. Сентябрьский день уже клонился к вечеру. И не хотелось бы здесь оставаться на ночь.

А в это время во флигель, где сидел злой Фома Рябой, куривший папиросу за папиросой, робко вошёл один из местных крестьян. Остановившись на пороге, он снял картуз и робко переминался с ноги на ногу.

— Тебе чего надо? — увидев его, грубо спросил Рябой.

— Так это, хочу помочь тебе хлеб-то найти.

— Ты кто такой? — оживился Рябой. — Я чтой-то тебя не знаю?

— Так Евсей я, Лисов. Из местных.

— И чем же ты хотел, Евсей Лисов, мне помочь? Ты садись, Евсей, в ногах-то правды нет, — Рябой указал Евсею на стул напротив себя.