В начале августа Гонсевский прислал письмо, в котором не скрывал обиды. «Ты сам от доброго дела бегаешь, держась своего обычая московского: брат брату, отец сыну, сын отцу не верите. Этот обычай теперь ввёл царство Московское в погибель, он же не позволил тебе съезд со мной устроить, и я дивлюсь тому: что ни делаете, всё только на большое кровопролитие и на пагубу государству своему». В письме не было никакой надобности, ибо, кроме брани, оно ничего не содержало. Скорее всего, его писало уязвлённое самолюбие.

— Чего ждёт от меня твой господин? — спросил Шеин у приехавшего с письмом пана Зенковского.

— Доброй воли и согласия, — учтиво ответил тот. — При согласии возводятся храмы, раздоры же ведут к кровопролитию.

Шеин махнул рукой.

— У меня от своих говорунов голова пухнет, иди по добру по здорову...

Он поручил приезжего пана Горчакову и более о нём не вспоминал, а и Горчакову было не до него. Равнодушие воевод Зенковского, похоже, устраивало, он им не надоедал и зажил в своё удовольствие, тем более, что в Смоленске у него имелось множество друзей. Но, как выяснилось позже, пан не только развлекался.

Особенно много недовольных действиями воеводы и городских властей имелось среди смоленской знати. Однако до сих пор она не решалась выступать открыто, в её рядах не было единства. Известно, власть — что одеяло, каждый тянет на себя, чуть ослабил хватку, оказался раскрытым. Как только зашатался московский трон, окраинные земли потянули в свою сторону. Одним хотелось большей самостоятельности и только, другие были не прочь сменить государя, третьи мечтали о статусе вольного города. В Смоленске польская партия была самой сильной, возглавлял её князь Василий Морткин. Не видный из себя, тихий и мало заметный, он был в гуще важных событий, но благодаря чрезвычайной хитрости и осторожности, умудрялся счастливо избегать всяких неприятностей. Он умел ладить со всеми и не в пример Шеину никогда бы не стал прилюдно свариться не то что с архиепископом, но с любым мало-мальски значимым лицом. Это было не в его правилах. Князь всю жизнь прожил в Смоленске, имел много приверженцев среди знатных горожан и сам претендовал на воеводскую должность, а с назначением Шеина стал одним из самых ярых его противников.

К нему-то и направился по приезде из Москвы Иван Салтыков. У него были причины, чтобы громко не объявлять о своём появлении: отец числился в изменниках, и преданный царю смоленский воевода, надо полагать, с особенным удовольствием надел бы на сына железные браслеты. Морткин обрадовался появлению нового приверженца своего дела, однако пустить его в дело не спешил, была у него привычка выжидать удобного момента, чтобы уж броситься наверняка. Поселил гостя в одном из дальних домиков своей обширной усадьбы, наказав сидеть тихо и до времени не появляться на людях. Но под силу ли такой наказ молодому? Всего лишь дня хватило на то, чтобы отоспаться с дороги и осмотреть княжеские владения, уже на другой день начал шкодничать и завалил дворовую девку. Та не жаловалась, да и князь был не в обиде, пусть тешится, однако гость тем не довольствовался.

Морткин соседствовал с Горчаковым, княжеские семейства дружили с давних времён, это уж недавно жизнь развела их по сторонам. Отселяться не стали, лишь забор сделали повыше. Иван всё ходил возле него, потом соорудил приступочку и заглянул в соседнюю усадьбу. К забору примыкал яблоневый сад, деревья стояли усыпанные большими жёлто-красными плодами, и под их тяжестью прогибались до самой земли. Иван, не долго думая, перемахнул через забор, шум от падающих яблок надёжно заглушил звуки его прыжка и позволил неслышно пробираться вглубь. Вокруг было безлюдно, это вызвало досаду, менять одно одиночество на другое не хотелось. И вот когда стал подумывать, не повернуть ли обратно, он увидел то, о чём мечталось. Девушка сидела, прислонившись к стволу анисового дерева, и дремала. Слабая улыбка как будто освещала изнутри её красивое лицо, должно быть, снилось что-то хорошее. Иван долго не раздумывал: наклонился и поцеловал. Этот поцелуй явился продолжением сна, и она не противилась, лишь спустя некоторое время очнулась и испуганно вскрикнула.

— Не пугайся, красавица, я не причиню тебе зла, — нежно проворковал Иван.

— Как смеешь, смерд? — вспыхнула девушка.

Иван закрыл ей рот новым поцелуем. Она сделала несколько попыток освободиться, но из-за их безуспешности была вынуждена покориться. Княжеская дочь находилась под гнетом отца и строгим оком мамок, не дававшем до сих пор сделать и шага, она привыкла к безусловному повиновению чужой воле и так же восприняла настойчивость красивого юноши. Какая-то сладкая отрава проникала в неё, по телу разливалось томление, не находилось сил для противления.

— Кто ты? — прошептала она.

— Искуситель, — со смехом ответил тот и протянул красное яблоко.

О, эта история была ей хорошо известна, только вместо змея-обольстителя, проклятого Богом и обречённого извечно ходить на брюхе своём, явился прекрасный юноша, о котором давно мечталось. Иван, продолжая держать яблоко, с улыбкой произнёс:

— Вкуси, и отверзнутся глаза твои, ты ощутишь великую сладость и познаешь истинное блаженство, вкуси...

Она не смогла устоять и взяла яблоко.

— Дарья! Дарья! — послышались голоса.

— Это меня, — встрепенулась она.

Иван задержал её руку и шепнул:

— Приходи вечером на это место.

Она вырвала руку и убежала. Остаток дня Дарья провела как во сне, встреча в саду взволновала до глубины души, она постоянно думала о незнакомце и к вечеру не находила себе места. Нет, о том чтобы идти на свидание, не могло быть и речи. Незнакомец держал себя нагло, не выказывая должного уважения. Кстати, кто он такой? Судя по одежде, простолюдин, лишённый благородных понятий. Вот и пусть томится напрасным ожиданием, если вздумал не по себе сук рубить... В этот вполне разумный ход мыслей всё время врывались сладкие воспоминания о его сильных руках, горячих губах, шелковистой бородке. Дарья истово гнала их, а они как пахучий дурман проникали в каждую щёлку.