Постепенно к старцам стало возвращаться самообладание и вскоре воцарилось спокойствие. Все ожидали советов благоразумного Алько. Последний — заговорил.

— О немедленной сдаче города нечего и думать. Не так ли?

Все собрание ответило ему ропотом негодования:

— Никогда! Никогда!

Между тем, чтобы поддержать бодрость духа, чтобы продлить защиту на несколько дней, надо лгать, надо вдохнуть ложную надежду в сагунтцев. Съестных припасов нет; те, которые находятся на стенах с оружием в руках, доедают последних лошадей, оставшихся в городе; чернь же гибнет от голода. Каждую ночь вытаскиваются сотни трупов и сжигаются в Акрополе из боязни, чтобы их не пожрали бродячие псы, которые превратились в диких. Поговаривают, что некоторые чужеземцы, скрывающиеся в городе, вместе с рабами и наемниками по ночам собираются подле стен, чтобы питаться трупами. Городские цистерны близки к тому, чтобы высохнуть, и, не взирая на это, в Сагунте никто не говорит о том, чтобы сдаться. Все знают, что их ожидает в случае, если они попадут в руки Ганнибала.

Порешили, что следует сказать народу. Все поклялись богами скрыть правду и поддержать надежду на прибытие римских полков. И, приняв спокойный вид, чтобы никто не заметил отчаяния, сенаторы вышли из храма.

Вскоре среди толпы распространилась новость: послы направились в Карфаген, чтобы не терять времени в лагере, и там они потребуют кары Ганнибала. С минуты на минуту должны прибыть легионы, которые посылает Рим, чтобы поддержать сагунтцев.

Толпа приняла эти приятные вести со спокойной радостью. Страдания осады умертвили пыл. К тому же столько раз воспламенялись надеждой на римлян, что теперь уж сомневались в помощи.

Прошло несколько дней. Город снова стал впадать в постепенное угасание, но, упорный в своем решении, продолжал защищаться.

Осаждающие не возобновляли атак. Ганнибал, вероятно, догадывался о положении города и, желая избежать лишнего кровопролития своей армии, предоставлял все времени, замыкая город кольцом и надеясь, что голод и зараза дополнят его торжество.

На улицах уже некому было подбирать умерших; костер, который сжигал их на высоте Акрополя, погас. Трупы, оставленные у дверей домов, покрывались мерзкими насекомыми; ночью же спускались в центр города хищные птицы и оспаривали свою добычу у бродячих псов.

Охваченные безумием люди, вонючие, с диким видом, вооруженные палками, камнями и дротиками, выходили из домов, как только спускалась ночь. Эуфобий вел их, давая им с величественной важностью указания, точно полководец, руководящий своим войском. Когда им удавалось убить ворона или одичавшего пса, они относили их на Форо, где поджаривали на костре, оспаривая друг У друга вонючие куски.

Наступала весна. Зима кончилась, но в Сагунте было холодно; могильный холод пронизывал осажденных. Сверкало солнце, а город казался омраченным густым смрадным туманом, который придавал домам и людям свинцовую окраску.

Актеон, направляясь однажды утром к более высокой части горы, где продолжалось сражение, встретил на Форо Алько.

— Афинянин, — таинственно обратился он к греку. — Я решил положить этому конец. Город не может сопротивляться. Достаточно он надеялся на помощь римлян. Пусть падет Сагунт и Рим устыдится своей неверности по отношению к союзнику. Сегодня я отправляюсь в лагерь Ганнибала и предложу мир.

— Хорошо ли ты это обдумал? — воскликнул грек. — Неужели ты не боишься негодования своего города, когда он узнает, что ты вступаешь в сношения с врагом?

— Я люблю свой город и не могу присутствовать при его самопожертвовании, при его смертной агонии. Немногим известно, что сегодня из цистерн едва можно добыть грязь. У нас нет воды.

Алько замолчал на секунду и скорбным движением провел рукой по лбу, точно желая отогнать ужасные мысли.

— Никто лучше нас, сенаторов, — продолжал он, — не знает того, что происходит в городе. Боги должны трепетать от ужаса при виде того, что творится в покинутом ими Сагунте. Слушай, Актеон, и забудь то, что услышишь, — сказал он, понизив голос, и с выражением ужаса. — Вчера две женщины, обезумев от голода, кинули жребий, которого из, их малюток съесть. Мы, сенаторы, закрываем на это глаза. Мы не хотим ни видеть, ни слышать, понимая, что наказание послужило бы лишь для большего распространения подобных ужасов.

Грек опустил голову.

— К тому же, — продолжал Актеон, — дух города упадет, гаснет вера. Все против нас. Есть люди, которые видели ночью огненные шары, подымающиеся из Акрополя и летящие к морю. Народ предполагает, что это Пенаты города покидают город, чтобы водвориться по ту сторону моря, откуда они явились. Вчера вечером, караульные, находящиеся наверху, в храме Геркулеса, видели, как из-под могилы Зазинто выползла змея, которая свистала, точно раненая. Она была вся голубая, с золотыми звездами. Это та змея, которая укусила Зазинто, что послужило поводом для основания города вокруг могилы героя. Она проползла между ног пораженных часовых, спустилась по горе и устремилась через долину по направлению к морю. И она нас также покинула, эта священная гадина, которая как бы являлась божеством, охраняющим Сагунт.

— Быть может, это неправда, — сказал грек. — Это галлюцинация людей, измученных голодом.

— Возможно, что это так, но приблизься к женщинам, и ты увидишь, что они оплакивают бегство змеи Зазинто. Они уверены, что город остался теперь беззащитным, и многие мужчины, узнав о странном исчезновении гадины, почувствуют себя сегодня более слабыми.

Оба долго оставались безмолвными.

— Ступай, — сказал, наконец, грек. — Переговори с Ганнибалом, и да вдохнут ему боги милосердие.