— Хоть поешь, — сказала мать, возвращаясь из детской.

Они стояли и смотрели, как я ем. Подливали и подкладывали.

— И еще милиционеры приезжали на лошадях, — сказала мать. — Я их спросила, мол, ищете кого, а они ускакали.

— Им надо, еще прискачут, — сказала Мария. — А вы не встревайте, мама. Жаль меня не было… Я бы им дорогу показала.

— Радимов? — вспомнил я. — Телефон заработал?

— Не для простых смертных, — сказала Мария. — Только правительственная связь работает. А у нас, пока Бодров не разберется, как телефон устроен, никаких звонков не дождешься. Я так прямо хозяину сказала.

— А он? — спросил я, уминая все подряд.

— Что, не кормили тебя там? — спросила она. — Вон сколько калорий потратил… А что он? Хорошо, хорошо, говорит, и трубку бросил. И весь разговор. А еще обещал на свадьбу, ребенка крестить… Все некогда.

— Как решили назвать? — спросил я с набитым ртом.

— Прожуй, — сказала Мария. — Где тебя воспитывали? Вспомнил наконец. Дед требует, чтоб Сережей. В его честь. А мы ждали твоёго отцовскою благословения. Как скажешь, так и будет.

Я кивнул. Старался заглотнуть как можно больше, поскольку не представлял, где опять окажусь и что со мной будет в ближайшие дни. Конные разъезды милиции в нашей окрестности… Только этого не хватало. Пока я на машине, ничего они мне не сделают. Мой сын и мой! Раз Мария так захотела. И с этим должны все считаться. Вся милиция на свете во главе с министром внутренних дел. Или я снова взбунтую население, подниму и поставлю под знамена Радимова. Чтоб не забывались и не зарывались!

У меня прямо руки зачесались! Я вскочил, бросился вон из кухни, но остановился возле двери коморки, за которой стоял рояль. «Не сегодня», — сказал я себе. Слишком много мути в душе. И мерзости. Надо, чтобы отстоялось. Моя музыка может очищать чьи-то души, но не мою собственную. И я на цыпочках прошел дальше.

— Я в филармонию! — сказал я на пороге, стараясь не видеть глаза Марии. Почему-то чем больше она меня подозревала, тем больше чувствовал себя перед ней виноватым. Раньше такого не было.

А в чем я виноват? Перед ней? Хозяин велел нам жениться, так я с превеликим удовольствием! Еще бы! Мечта, а не девушка. Жрица целомудрия. И она не против. Все-таки секс-символ, не хухры-мухры. Хоть и шоферюга. И даже дирижером заделался под водительством Радимова. Но мальчик-то не мой. Ее, Васи Нечипорука, моих родителей, да чей угодно! Только не мой. И потому единственное, что у меня было мое, — музыка, написанная другими, но все равно моя! — ушла от меня. Как вода из колодца.

…Никогда еще не было у меня такого запоя. Но, что интересно, где бы, с кем бы ни пил, утром просыпался в постели Елены Борисовны. И опять все те же разговоры.

По-моему, я стал ее раздражать. По-моему, она сама не понимала, почему я оказываюсь, кочуя от стола к столу, от койки к койке, в конечном итоге у нее. И потому кофе в постель сменила коротенькая записка: «Пельмени на плите». Или: «Щи в холодильнике». Я пил, как уже говорилось, заливая пустоту, оставшуюся после музыки. Другой замены просто не существовало.

И еще я искал встречи с Васей Нечипоруком. Хотел ему кое-что сказать. Не зная пока что, но хотел. Но всякий раз не успевал до него добраться, натыкаясь на постель Елены Борисовны. Куда и сваливался, как в яму.

А он искал со мной встречи, я это чувствовал, читая мысли всех встречных милиционеров. Они меня не трогали. Я числился за Васей.

— Одной любви музыка уступает… — бормотал я, обнимая очередную подругу где-нибудь в студенческом общежитии, ибо денег на ЭПД просто не было, а утром, хлебая ледяные щи из холодильника, пытался вспомнить ее лицо.

И так продолжалось бы неизвестно сколько, пока я не обнаружил, что в качестве очередной подруги оказалась Сероглазка из хора, Аленушка моя несравненная!

И какая мука, Господи, в ее дивных глазах!

— Сероглазка, родненькая! — хрипел я. — Не давай мне, не позволяй больше пить. Не пускай меня к ней…

— Меня Мария просила вас найти! — всхлипывала она, поддерживая меня, чтобы не упал. — Вас все ищут! Что ж вы делаете! У нас гастроли срываются…

— Плевать! — мотал я головой. — Пока Васю не найду… не поговорю с ним как следует… на колени встану, прощения буду просить… никаких гастролей! Все отменить, поняла? Все! А сейчас веди меня, веди…

— Куда? — плакала она. — Нам же придется платить неустойки! А на что жить! У нас на счету ни копейки.

— Плевать! — упрямо повторял я. — Заработаем, возьмем кредит в банке, весь мир объездим! Ну что смотришь? Не веришь? Ну и не надо. Веди меня к нему… К Васе. Я у него сына одолжил. Отдавать надо, понимаешь? С процентами.

Вот с такими разговорами, больше я не помню, что-то еще говорил, прихлебывая из горла какую-то мерзость, мы шли, ища Васю. И пришли наконец к общежитию, где жили конные милиционеры, рыскавшие в свободное от службы время возле нашей усадьбы.