Шрифт:
– Вы не дослушали! – села я, но не угомонилась. – Я ведь могу переодеться в мальчика, постричься и жить тут, среди них, тогда они смогут говорить со мной и…
– Вот же фантазерка! – оборвал меня Хенсок. – Ты не понимаешь, что лопочешь. На словах тебе кажется всё простой забавой, но в первую очередь – это ещё одно осквернение монастыря!
– Чем?!
– Женщина не может быть ученицей! Это запрещено! Нет! – сурово отрезал старик. – Ты и сейчас-то находишься здесь под весьма сомнительным предлогом…
– Но ведь никто же не узнает, что я девушка…
– Оттуда всё видно! – указал он пальцем в небо. – Ничего не скроешь!
– Хорошо, но… не обязательно учеником… неужели тут никто никогда не нуждался в услугах женщины? – поняв, какую неловкость сформулировала, я поспешила выкрутиться: - Готовка, стирка, шитьё, уборка?
– Это всё делают сами монахи.
– Ну а вы? – я ткнула на стол. – Вам чай приносит привратник, а кто готовит? Он же? Пусть юноши и способны сами привести себя в порядок, но монастырю явно не хватает рабочих рук, - я сделала подобный вывод не только из наблюдения за бытом настоятеля, но и пока шла сюда. Было достаточно неприбранно и вообще, пахло необжитостью и запустением.
Хенсок уставился на меня выцветшими с годами глазами, однако не потерявшими ясности и хитринки, притаившейся за ширмой черных зрачков. Он смотрел на моё лицо не так, как минуту назад, называя в мыслях безумной. Создалось впечатление, что он примерял к моему лицу новую прическу и соотносил мою внешность с мужской – поверят ли? Этот дедушка определенно мне нравился, была в нем чертовщинка, готовая рисковать и окунаться в авантюры.
– Вообще-то, у нас нет повара, и с этим самые большие трудности… Он ушел весной, вместе с последним наёмным тружеником, который занимался самой простой работой: уборкой, мытьём и приведением в порядок неиспользуемых комнат, - грустно признал он без энтузиазма. – Из монахов выбрать некого, а тот оклад, что мы можем предложить, никого не привлекает, тем более, взрослых мужчин, которым придется жить здесь постоянно, чтобы готовить на двадцать три человека… ты умеешь готовить?
– И очень неплохо! И посуду мыть могу, и убираться, и выполнять все поручения, только, пожалуйста, дайте мне пожить здесь и найти того, кто поцеловал меня! – азарт захватил, и я уже не могла отступить. Для меня, некрасивой девочки, это был не только шанс найти того, кто польстился на замухрышку в темноте, но и провести время в компании достаточного количества молодых людей, о которых я в своей обычной жизни и мечтать не могу, потому что не привлекаю их внимание. Добивая аргументами, я заверила: - И платить мне не надо! Достаточно того содержания, что выделено на двадцатого ученика…
– И ты готова сменить облик и жить среди двух десятков грубых ребят в тяжелых, армейских условиях? Поверь, тут всё совсем не просто и наш режим – крайне суров. Нет, о чем я спрашиваю? Это ерунда и святотатство, такого быть не может! – Хенсок опустошил одним глотком чашку и стал подниматься, придерживаясь за спину. Я тоже встала.
– Пожалуйста! Чем это будет святотатство? Я же не стану учеником, которым по уставу не может быть женщина. А разве в уставе написано, что женщина не может быть здесь прислугой?
– Но они будут говорить с тобой! Все! – напомнил наставник, подойдя к окошку и посмотрев туда, где шла тренировка. Я осторожно подкралась туда же.
– Думая, что я тоже мальчик.
– Но я-то буду знать!
– А вот сейчас вы знаете, что один из них целовал девушку в ночь Раскрытых врат и, по всем законам, его тут быть уже не должно. А если он поступит так ещё раз, воспользовавшись традицией в следующем году? Деревья гниют с корней, и если один ученик низшей степени позволяет себе такое…
– Деревья может и с корней, - через плечо покосился на меня Хенсок. – А рыба – с головы. И если я, хранитель вверенного мне судьбой дома, совершу такое… что начнется дальше?
– Но ведь никто не узнает. У нас всё получится, - захватила я его в сообщники, обозначив «у нас». Дедушка смотрел на меня с мукой и разрывающимися принципами.
– Ты мне нравишься, - опять улыбнулся он. – Но тобой движет влюбленность. А разве я могу поощрять такое в монастыре, где кроме как о долге и силе духа никто думать не должен?
– Клянусь, как только я узнаю то, что нам с вами интересно, я уйду, не нарушив покой этого места.
– Я не могу на это вот так решиться, - на шорох, мы обернулись и увидели опять у двери стража с закрытым лицом. Взглядом он спрашивал, нужен ли для чего-то ещё. Наставник понял его и так. – Нет, ты можешь запирать всё на ночь и идти на покой. Сними уже форму, не пугай нашу гостью. Сегодняшнее дежурство закончено.
Послушно подняв руки, привратник где-то на затылке отстегнул крепления и, дернув за ткань, открыл лицо молодого человека лет двадцати пяти. Темная густая челка упала на глаза, и он тряхнул ей в сторону. В дополнение к глубоким глазам, его красивые черты заставили меня вздрогнуть от восхищения.