Листаю почетные грамоты: лучшему электропильщику, бригадиру лучшей комплексной лесозаготовительной бригады, участнику слета лесозаготовителей, ударнику коммунистического труда, бригадиру комплексной повало-трелевочной бригады, техруку участка. Поражают проценты выполнения плана — 146, 147, 203! Нет, только представьте: тайга, мороз за 50, снег на лету замерзает, металлический ломик от удара, как стекло, рушится. И — 200%! К такому труду Перевалов был готов загодя. Вот как ведет себя его герой (а в нем угадывается сам Степа) в уже упомянутой финальной главе книги: «Он не отступает ни перед чем. Нужно плыть по Енисею, — пусть волны, пусть шторм — он плывет. Захотелось погулять на лыжах, — пусть ночь, пусть пурга, пусть 50-градусный мороз — он идет. Почему? Да потому, что если прятаться от опасностей, не будешь уметь с ними бороться… Он хорошо знает, что бороться со льдами, морозами, снегом и бурями — не шутка. Знает, что наши авиаторы, исследователи, моряки и полярники показывают чудеса мужества, геройства и выдержки, выполняя поручения своей любимой Родины, ее народа, ее правительства. И все это делают самые сильные, самые мужественные, самые преданные, самые твердые люди».

И тогда, в детстве, и сейчас, перечитывая книгу, я представляла Степана Перевалова русским богатырем, обязательно сажень в плечах и двухметрового роста. А встретил меня маленький, худенький человек, забайкальские черты лица да плюс узенькая бородка делали его схожим с азиатским акыном. На следующий день он уезжал в тайгу, в свой привычный балок: остался Перевалов после пенсии сторожить тайгу, теперь неделю — там, неделю — дома, ведь лес требует любви, заботы, тогда и сам платит тем же.

— Дед, а дед, а правда, что ты всего Блока и Есенина наизусть знаешь? — спрашивает гостящий у Степана Акимовича племянник.

— Ну, знаю, а что тут особенного?

— И Пушкина?

— И Пушкина, и Маяковского, и Светлова, и Евтушенко тоже. Да ты бы делом занялся: для беличьих канканов обязательно белые грибы нужны. Насушил бы!

Из окна переваловской квартиры, что на втором этаже деревянного, крепкого дома, видна тайга. В пятнадцати минутах ходьбы — Кедровая гора. А там — грибов тьма, брусники, черники, голубики — поляны. Еще дальше — в Пите, Тее, Олоноконе — хариус ловится.

— Края наши не только золотом славятся, — Перевалов явно гордится. — И охотничать здесь славно: Бывало, и с мишкой встречался. Белкую понемногу: охотник-любитель, четыре собаки у меня. По 50 белок в сезон. Случается и соболь, норка. Брусники обязательно по 50 килограммов сдаю. Да у нас летом пряно в тайге и грибы солят, и варенье варят — специальные бригады работают. Откуда брусника в столицы идет? От нас! И рябчики к ней — тоже. У нас тут один знакомый таежник в Москве в ресторан интуриста зашел, заказал блюдо с мудреным названием — ему подрябчика принесли да две ложки брусники — 7 рублен заплатил. Потом рассказывал — по всей тайге смеху было.

Говорили обо всем, кроме одного. Уже перед прощанием, угадывая мой незаданный вопрос, Перевалов подытоживает: — Жалею ли, что сорвалась мечта? Что не стал писателем-журналистом? Нет, не жалею, и не жалел никогда. В другом себя нашел. И Арктику, видите, все равно завоевал.

22 июня 1940 года, когда до начала страшной войны оставался ровно год, Гоша Шамов получил аттестат зрелости. До утра гуляли ребята но берегу Енисея, мечтая и любя весь огромный мир, а с рассветом по дошел к пристани колесный пароход «Мария Ульянова», и поплыл пассажир Шамов покорять этот мир. Конечно же, путь был в Москву.

Уже в поезде сосед по купе, пожилой геолог, пожалел приглянувшегося ему паренька (денег нет, одет более чем скромно, очки минус), посоветовал сойти в Казани: университет старейший, притом особенный — Ленин учился, факультет историко-филологический есть, научные силы — первоклассные. Да и жить полегче будет.

Так Гоша оказался в Казани. В университет его приняли. Поселился в общежитии, которое сам и строил после занятий. Потом приехала мама, устроилась работать в пароходстве конюхом, Гоше после отличного окончания первого курса дали именную стипендию. Словом, жизнь устроилась. Но грянула война. На фронт Гошу не взяли: с таким зрением не то что в армии, в академической-то аудитории делать было нечего: грозила слепота. Но Гоша держался: за пять лет учебы он лишь один раз опустился до отметки «хорошо» — всегда были «отлично» по всем предметам. По ночам работал вахтером в эвакуированном в Казань Вавиловском институте, как называли Институт физики АН СССР, днем слушал лекции академиков Б. Д. Грекова, Н. С. Державина. И. И. Толстова.

Впоследствии, уже будучи проректором университета, деканом, заведующим кафедрой — административной работе отданы два десятилетия, — Георгий Федорович в своей педагогической практике не раз обращался к опыту своих великих учителей. Теперь у самого Шамова немало учеников среди коллег. Многие из них пошли дальше своего учителя. И такая диалектика не обидна.

Сам Георгий Федорович в последние годы торопится завершить докторскую — ведь годы уже немалые! — по теме «Возникновение и становление марксистского направления в русской исторической мысли», много работает над историей своего всемирно известного Казанского университета.

Мне он рассказывал, что все сорок с лишним раз, когда съезжались абитуриенты, просматривал он втихую списки: все искал игарчанина, мечтал помочь неизвестному пареньку. А приехала девочка, и не из Игарки, а с Кузбасса. И Шамов, конечно, на нее внимания не обратил. И это было ошибкой. В чемоданчике девочки хранилась книга, на которой рукой Анатолия Матвеевича Климова сделана надпись: «Моей дочери Иринке. Расти и ты такой же смелой. Люби Родину так же, как эти ребята. Папа».

Ирина Климова закончила исторический факультет, деканом которого был Г. Ф. Шамов, сама стала кандидатом исторических наук. Ирина Климова родилась в ноябре 1935 года в Красноярске, в те дни, когда ее отец с головой ушел в дела игарской пионерии. Отца она знает по рассказам да письмам, которые пятьдесят без малого лет хранит ее мама Елизавета Илларионовна. Их много — десятки! — узких полосок, вырезанных из школьных тетрадей, вырванных из походного блокнота.

22/Х—35 г. «…Ты права, говоря, что я опять загорелся, но на этот раз еще сильнее, кажется. Честное слово, я сплю самое большее 4–3 часа и опять сажусь за стол… Не ругай меня за это — не могу я иначе: такая дурацкая натура… Книга получается, кажется, неплохой. Я привезу с собой оригиналы и покажу тебе».

16/I—37 г. Москва. «Лизушка с Ирушкой! Вот и уезжаю в Питер. С книгой… Вчера был в ЦК комсомола на приеме у А. В. Косарева. Когда я сказал, что буду просить у ЦК шефствовать над книгой игарских ребят, он ответил: «Мы не только шефство возьмем, а издавать ее будем сами, а вас просим отдать ее нам в издательство».