Мотор завёлся с первой попытки. «Спасибо SABB, дорогой» – шепчу мысленно благодарности норвежским мастерам. Двигатель ровно задышал, осталось отвязаться от скалы. Но на это уже не было времени. Боковым зрением вижу нож. К счастью он на месте. Взгляд на громаду скалы. Она уже затмила всё вокруг, поднимаясь и опускаясь совсем рядом, обдавая ветром и брызгами, грозя прошарпать ноздреватой, шершавой своей боковиной, уязвимый, бронзовый винт «Гикии».

«Отпорник, нож, канат, винт, руль» – всё надо было делать одновременно. Явно не прокачать! И отчаяние осушило губы, горло, грозя неминуемым срывом. Я дал малый ход, протянул руку к ножу, готовый мгновенным рывком кинуться на нос, чтобы обрезать в нужный момент канат. При этом нельзя бросить руль. А придётся.

Маленькая рука, невесть откуда взявшаяся, опередила меня. Она выхватила нож, и тут наши взгляды встретились.

– Резать? – В этом звонком, детском, отчаянном крике было всё: и страх перед громадой скалы, и страх перед гневом отца, и отчаянная попытка победить то, что, казалось, невозможно было победить.

– Режь, – более глазами, чем голосом сказал я. И, схватив отпорник, оттолкнулся от скалы. Это спасло нас. Корма, готовая уже всем махом хрястнуть о риф, отошла. И я скорее почувствовал, чем увидел, как мы стали отходить от утёса. И его влажное дыхание растаяло, и становилось всё тише и тише.

Лавируя между подводными камнями, я дал средний ход. И судно, как живое, по пологой дуге, стало выкарабкиваться между громадой скалы, и ревущим, грохочущим, орущим мириадами обкатанных камней, прибоем.

Крутые, высокие, пенные волны грозили ещё одной бедой: всюду по пути таились подводные камни. И если в штиль они были не опасны и видны, то теперь всё изменилось. Огромный валун мог запросто провалить дно вместе с килем, если только неудачно окажешься над ним.

Новый порыв ветра накренил яхту. «А что было бы с парусами?» – мелькнула мысль. И всё же ветер сделал своё: «Гикия» явно не вписывалась в спасительную дугу. И рёв прибоя стал ощущаться уже не взглядом, а всем моим существом. Пришлось ещё круче навалиться на штурвал. Судно послушно довернуло. Когда я понял, что нагрузка на перо руля слишком велика, было уже поздно: трос лопнул, и штурвал завертелся в руках бесполезной вертушкой.

– Папа! – Крикнул сын, – трос!

Это была катастрофа. И мальчик увидел это в моих глазах. Судно, набравшее ход, потерявшее управление, пошло прямо на подводные скалы. А волны подымали и опускали его, и времени ни на что не было.

– Шток! – В отчаянии руки сами искали шток аварийного управления. Но его нигде не было. А яхта шла на камни. «Где… где…» – только и успел вымолвить я. И тут вновь тонкий детский голос: «Топор!»

Сын метнулся под сидушку. И в следующий момент топор уже летел мне в руки. Ещё момент – и я уже вбил топорище в патрубок аварийного управления. И, не глядя куда идёт судно(это было уже некогда) всей силой навалился на сравнительно короткий рычаг топорища.

Яхта медленно развернулась, и, вздымаясь и опускаясь между подводными скалами, пошла в море. Казалось, Посейдон, в благодарность за борьбу, наслал нам этот спасительный ритм волн. Над скалой волна поднялась и пронесла нас, невредимыми.

– В море… в море… в море. – Тонкий детский голосок повторял эти слова, как молитву. И судно пошло вокруг утёса. И вырвалось, наконец, на спасительную глубину.

– Хвала богам! – промолвил я, ещё не веря в спасение. И тут же, попытался улыбнуться, заметив на щеках сына то ли слёзы, то ли брызги волн. Но сын не улыбнулся в ответ. Он подсел рядом на сидушку, и с вопросом устремил взгляд мне прямо в глаза.

– В Севастополь?

Я долго молчал. Ветер менялся, и мне не понятно было, что же делать.

– Ветер меняется, – сказал я, глядя вверх, на топ мачты, где прямой нитью вытянулся гюйс с запада на восток. Посейдон пощадил нас, но Эол явно решил проверить нас на прочность.

– Да когда ты уже надуешься! – Крикнул я прямо в небеса, пытаясь высмотреть там смешливый лик Эола.

Но в ответ я услышал ещё более жуткий свист в снастях. И самое страшное было то, что ветер всё сильнее задувал с запада. А это означало, что ни о каких парусах не могло идти даже и речи. Мал о того – он был настолько силён, что судно едва выгребало против ветра и волны. Трудно было даже говорить. И мы молчали. Да и не до слов было: короткий рычаг отнимал всю силу.

Я вдруг сообразил, что негоже говорить с Эолом в таком тоне.

– Пощади нас, Эол…, – это сын обратился к ветру.

Но Эол не унимался. И тут я вспомнил, как в один из таких дней, мы уронили в воду чугунную чушку, и шторм сразу ослаб.

– Жертву требует, – сказал я тихо. – Поищи что ни будь..

– Это сойдёт? – сын вытащил из камбуза нержавеющую ложку.

– Давай хоть это. – Я бросил ложку, и она мгновенно исчезла в зеленовато – кипящем море. – Надень жилет, – добавил я, глядя на всё увеличивающиеся волны.

– Да я же плаваю хорошо, – ответил сын, но наткнувшись на мой красноречивый взгляд, пошёл было в рубку. И именно в этот момент новый шквал чуть не сбил его с ног. Этот же шквал сорвал с кормы надувную спасательную лодку. Она вздыбилась поперёк ветра, один крепёж не выдержал, лопнул, и лодку стало колотить из стороны в сторону. Сын, не задумываясь, кинулся на корму…

– Стой! – Только и успел крикнуть я.

В следующий момент он подбежал к лодке и она, как боксёрская груша, ударила его всем махом. И Саня вылетел за борт, не успев даже понять, что произошло.