И вот теперь лектор доказывает, что Мендель — неуч и пройдоха, а его учение — вреднейшая ересь.

Если это верно, значит, работы Викентия Алексеевича тоже вредная ересь? Кстати, может ли быть в науке ересь? В науке могут быть заблуждения. Хорошо, допустим, что Викентий Алексеевич заблуждается, но ведь его работы печатают? Хорошо бы выпустить перед аудиторией не только этого лектора с потной лысиной, но и профессора Званцева. Вот бы пух полетел!

После лекции долго шли молча.

— Ну что? — спросил Геннадий.

— Брехня все это! — зло выпалил Павел. — Крючкотворство!

— Ты уверен?

— Ничего я не уверен. Но ты мне скажи, кто же так спорит? Одним — кафедры для таких вот, прости господи, лекций-водевилей, другим — мордобой! Ты почитай стенограммы сессии ВАСХНИЛ. Это что? Дискуссия? Это вырубка леса! Академика Дубинина, самого, можно сказать, ведущего генетика, даже не пригласили, в известность не поставили, а вылили на него ушат грязи… Ладно, Гена, чего там. Ты все равно в этом ни бельмеса…

Вечером, когда Геннадий поведал Викентию Алексеевичу о лекции, тот сказал:

— Несведущим разобраться трудно. Я не одобряю эти публичные выступления: вопрос слишком сложен и принципиален, чтобы вот так, с бухты-барахты выносить его на суд людей. Очень легко извратить… Борьба будет трудной, Гена. Но истина восторжествует.

…Утром он проснулся с мыслью, что сегодня встретит Таню. Это была хорошая мысль, радостная, и он не торопился вставать, придумал несколько интересных тем для разговора и прикинул, под каким предлогом выудить у профессора полсотни, чтобы сводить ее в кафе-мороженое.

Потом обнаружилось, что книжку с ее телефоном он потерял. Они с Павлом полдня звонили по номерам, которые казались им похожими, но все без толку. Геннадий поехал к «Ударнику» — вдруг она ждет его там? — проторчал у входа несколько сеансов. Тани не было. Он погрустил неделю и успокоился. Впереди еще будут другие Тани…

Август был на исходе, когда комсорг строительной бригады объявил, что пора закругляться. Завтра им торжественно вручат заработанные деньги, а сегодня после обеда состоится комсомольское собрание.

— Мы потрудились хорошо, — сказал он, — Теперь надо так же хорошо подвести итоги.

Два месяца Геннадий и Павел работали на строительстве университета. Среди московских школьников в то лето прошел слух, что все молодые строители будут зачислены в институты вне конкурса. Соблазн был так велик, что предложение скоро превысило спрос. На одну лопату нашлось пять желающих. Но ненадолго. Энтузиазм, питаемый корыстью, не выдержал испытания дождем, зноем и носилками, от которых немели руки. Все получилось по справедливости. Мальчики с внешностью киногероев отправились пробовать свои силы на массовых съемках, девочки с осиными талиями вернулись на диету, а возле железного остова храма наук остались самые упрямые и жилистые.

Как-то еще в начале лета Павел сказал:

— Не успеешь обернуться, год проскочит. Надо искать ходы. Конкурсы везде дикие. Голова головой, но хорошо бы заручиться.

— Тебе-то зачем? — удивился Геннадий. — У тебя вон уже статьи напечатаны. Пройдешь как миленький.

— Зачем?.. Я-то знаю, что это мое место, а другие не знают. Сыпану сочинение, и все. Я, откровенно говоря, надеюсь на отца. Неужели откажут? Двадцать лет на кафедре. А уж твоему стоит только слово сказать.

— Ты что, серьезно?

— Вполне.

— Ну так вот… Я для своей собаки кости в магазине, по знакомству не беру, хоть и могу. А жизнь по блату начинать — благодарю покорно!

— Все это романтика. Конечно, если тупицу в институт по знакомству протолкнут — это одно. А ты? Забудешь какую-нибудь дату — и привет! На твоем месте будет сидеть прилежный зубрила.

— Оправдать можно все что угодно. И потом — о чем говорить? Викентий Алексеевич скорее проглотит язык, чем скажет за меня хоть слово. Это исключено.

— Он у тебя благородный, — поморщился Павел. — Ох, смотри, Гена… Есть такие, что на доброте да на справедливости хороший капитал наживают. Кстати, если он такой принципиальный, мог бы не звонить на каждом углу, что его родной пасынок идет строить университет. Идешь ведь?

— Иду. И тебе советую. Штаны купим парусиновые. Красота!

— Черт с тобой, — неожиданно согласился Павел. — Побуду для интереса романтиком. Глядишь, сгодится.

В результате столь сложных теоретических предпосылок они два месяца овладевали тяжелой профессией разнорабочих. Геннадий приходил домой усталый, как сорок тысяч ломовых извозчиков, и засыпал прямо за столом, уткнувшись лбом в тарелку. Сны ему снились дикие. Он видел комсорга Камова, который вместо беседы о зеленых насаждениях в Поволжье обучал их западноевропейским танцам.