Многие внутри и за пределами страны, например Брежнев, раздумывали, пойдет ли Дубчек дальше, чем ему самому того хотелось бы, и не теряет ли он теперь контроль над ситуацией. «Свобода, — писал журнал «Пари-матч», — слишком крепкий напиток, чтобы давать его в чистом виде, когда целое поколение жило при «сухом законе»23. Дубчек принадлежит к советской элите — так или иначе, он коммунист. Может ли случиться, что его сметут те силы, которые он высвободил? И что он попытается положить этому предел, хотя и слишком поздно?»

Дубчек, чья популярность в Чехословакии росла, думал, что глубоко понимает Советский Союз. Но он мог лишь догадываться о тайных действиях правительства Брежнева. Он никогда не был близок с Брежневым и не поддерживал с ним дружеских отношений. Дубчек писал в мемуарах: «Думая о Брежневе, всегда вспоминаешь странный русский обычай, когда лобызаются мужчины».

Чехословацкий народ хотел получить как можно больше и как можно быстрее, так что повернуть назад было уже нельзя. Но Дубчек знал о своей ответственности за происходящее. Он жаловался коллегам, что народ добивается своего слишком активно. «Почему они так поступают со мной? — не раз говорил он секретарю ЦК КПЧ Зденеку Млынаржу. — Они боялись делать так при Новотном. Разве они не понимают, какой вред наносят мне?» Правительство постоянно предупреждало народ: реформы не должны проводиться слишком быстро. Ошибкой Дубчека, как он позднее признавал сам, было непонимание того, что времени у него мало. Постепенность действий, полагал Дубчек, должна помочь приобрести поддержку союзника — СССР. Дубчек был осторожен, почти в каждой речи, которую он произносил, снова и снова декларировал лояльность Чехословакии по отношению к Советскому Союзу, сугубо отрицательное отношение к пронацистски настроенным западным немцам, а также восхищение и дружеские чувства к ГДР. Говоря по правде, эти чувства не были взаимными — руководитель Восточной Германии Вальтер Ульбрихт являлся одним из самых жестких критиков Дубчека.

Нелегко было идти дальше по пути реформ, пока президентом страны оставался Новотный. Однако серия возмутительных коррупционных скандалов, в которых оказались замешаны Новотный и его сын, сделали возможным его отстранение со второй должности всего несколько месяцев спустя после отставки с поста Первого секретаря ЦК КПЧ. В последний момент он попытался приобрести сторонников, неожиданно превратившись в «своего парня» — стал появляться с кружкой пива в барах, где проводили время рабочие. Но Новотный был слишком одиозной фигурой. 22 марта ему не осталось ничего иного, как уйти с поста президента.

Дубчек не был свободен в выборе преемника Новотного, поскольку требовалось, чтобы новый президент не только сработался бы с руководителем партии, но и устраивал (или по крайней мере не раздражал) Брежнева. Различные группы писали послания, предлагая тех или иных кандидатов. Это была единственная открытая дискуссия по вопросу о выборе главы правительства в истории советского блока. Студенты симпатизировали сорокасемилетнему Честмиру Цисаржу, стороннику реформ, пользовавшемуся известной популярностью благодаря телевидению. Его либеральные идеи неприязненно воспринимались при режиме Новотного. Он был как раз таким кандидатом, который не унял бы страхов Москвы.

Интеллигенция и некоторые студенты благоволили пятидесятисемилетнему Йозефу Смрковскому, чья популярность выросла из-за критики, которой подвергало его правительство ГДР. В конце концов Дубчек выбрал наименее популярного из трех главных кандидатов, семидесятидвухлетнего отставного генерала Люд вика Свободу, героя Второй мировой войны, сражавшегося вместе с советскими войсками. Его соперники получили важные, хотя и несколько более скромные, посты. Студенты в новой Чехословакии выразили свое недовольство, устроив демонстрацию в поддержку Цисаржа. Демонстрацию, которая сама по себе была неслыханной, несколько часов не трогали, и в полночь студенты отправились к штаб-квартире ЦК КПЧ, требуя, чтобы Дубчек говорил с ними.

Это происходило в марте, в соседней Польше в это время студентов сбивали с ног дубинками за требования свободы слова. Дубчек был дома, когда ему сообщили о студенческой демонстрации. Он отреагировал так, словно это было обычным для коммунистической народной республики: отправился в штаб-квартиру ЦК КПЧ для разговора со студентами. Он попытался объяснить им свой выбор, сказав, что другие кандидаты нужны для других постов в правительстве, и выразив уверенность, что Цисарж будет играть важную роль в Центральном Комитете. Один студент спросил Дубчека: «Где гарантия, что прежние времена не вернутся?» Дубчек отвечал: «Гарантия — вы сами. Вы, молодые».

Возможна ли была коммунистическая демократия в странах советского блока? Некоторые смели на это надеяться. Но студенты поймали Дубчека на слове, когда тот сказал, что они — гаранты, поэтому, когда Свобода вступал в должность президента, в знак протеста, а заодно, видимо, желая показать, что чехословацкие студенты вполне могут устроить сидячую забастовку, они провели таковую, и она длилась несколько часов.

Когда весна со всеми ее надеждами пришла в Прагу, не все были счастливы. В апреле последовала серия самоубийств среди политиков, начиная с вице-президента Верховного суда Йозефа Брестанского, который был найден повесившимся на дереве в лесу в окрестностях столицы. Он работал над большим и важным планом, направленным на устранение судебных ошибок, имевших место в 50-х годах. По распространенной версии судья испугался, что вскроется его роль в вынесении приговора нескольким невиновным. Подобные разоблачения делались постоянно, и ведущую роль в этом играло телевидение. Жертвы репрессий давали интервью на телевидении. Еще более шокировало то, что интервью на телевидении давали и некоторые лица, виновные в этих преступлениях, и зрители по всей стране видели их смущение, когда те давали уклончивые ответы. Съемочные группы ездили по Чехословакии и запечатлевали на пленку мнение простого народа. Результатом стали национальные дебаты о несправедливостях двух прошедших десятилетий коммунистического правления.

Массовые собрания и публичные встречи, начавшиеся зимой, весной стали проходить чаще, и многие из них демонстрировали по телевидению. Показывали, как студенты и рабочие с вызовом задают правительственным чиновникам трудные, а то и недружелюбные вопросы. Большинство чиновников в стране были серыми, никому не известными бюрократами, и те, кто хорошо умел выступать перед телекамерами и прекрасно говорил в микрофон, вроде Йозефа Смрковского, стали теперь национальными медиазвездами.

Возможно, Дубчек рассчитывал удовлетворить общество, дав ему лишь глоток демократии. Однако это было не то, на что все надеялись. Чем больше люди получали, тем большего хотели. Все чаще звучали требования создания оппозиционных политических партий. Особенно активно пропагандировал эту идею журнал «Литерарни листы». Драматург Вацлав Гавел и философ Иван Свитак написали статью, в которой заявляли, что никаких реформ нет, а есть лишь полумеры, «проскочившие» в результате борьбы в верхах. По мнению Свитака, необходимо искоренить весь партийный аппарат. «Мы должны уничтожить его, или он уничтожит нас». Пресса, печать и радио были в авангарде политических реформ. Их сотрудники знали, что, хотя государственные цензоры больше не осуществляют цензуру, они тем не менее сохраняют свои посты. Пресса хотела добиться принятия закона, запрещающего цензуру. Как сказал один редактор на радио, «свобода прессы у нас существуете разрешения партии, и эта демократия может быть отменена в любой момент». Дубчек предостерегал от эксцессов. Хотя он не говорил об этом прямо, но наверняка понимал, что Брежнев не потерпит отказа Коммунистической партии от монополии на власть.