«Счастливым будет наш сынок... Счастливым...» — слышит она голос Арсена.

Ни Катерина, ни Арсений, с детства узнавшие тяжелый труд, не могли себе представить, какой же будет эта счастливая жизнь их сына. Счастье всякий раз представлялось им по-другому. Маленькая Катюша мечтала о кукле, такой, как у соседской девчонки; и когда однажды отец принес ей куклу, она почувствовала себя счастливой. Во время работы у мадам Жабо она мечтала о том, чтобы есть досыта, высыпаться, думала, что будет счастливая, когда избавится от капризов и придирок «мадам». Но по-настоящему счастливой почувствовала себя Катюша, полюбив Арсена и узнав, что и он ее любит. В мечтах своих о счастье сына Арсений и Катюша видели какие-то сказочные города, высокие светлые дома, улыбающиеся лица, и среди этих лиц угадывалось лицо их сына. Кем он станет? Инженером? Доктором? А может, капитаном?.. Одно было ясно — их Владимир будет образованным, сильным, красивым. Но счастье его было в чем-то значительно большем, что словами высказать было невозможно. Поэтому, наверное, Арсен уверенно говорил: «Счастливым будет наш сынок... Счастливым. Потому что, знаешь, здорово счастливыми будут люди этак лет через двадцать. Красиво станут жить».

Целует Катерина пальчики сына и думает: «Нехорошо его отчим называет. Пусть Вовка с ее материнским молоком впитает любовь к отцу, которого никогда не увидит...»

— Расти, сынок! — шепчет Катерина.

На улице слышен глухой гул голосов, тяжелое шарканье ног, цокот копыт. С кастрюлей в руках появляется Яков Амвросиевич и испуганно шипит: «Гасите свет!» — и сам задувает лампу.

— Всего ты боишься, Яков!

— Не всем быть такими храбрыми, как твоя дочь.

Он смотрит на улицу сквозь щели в ставнях. Серый рассвет скудно освещает разбитые плиты тротуара, булыжник мостовой, тонкие ноги гнедого жеребца, тяжелые, облепленные грязью сапоги солдата, босые покрасневшие ноги, торчащие из рваных галифе, стоптанные детские ботинки. Яков Амвросиевич переводит взгляд на головы конвоиров и арестованных и вдруг испуганно выдавливает: «Там... там...» — и тычет рукой на улицу. Приникает к щели и Мария Александровна.

— Петюша! Петенька!.. — Крик заполнил комнату, забился в углах.

Вскочила с кровати Катерина, метнулась в сени. Дорогу загородил отчим.

— Куда? Не смей! Всех погубишь! — Под прокуренными усами отвисла дрожащая губа.

— Пусти! — Катерина со злостью оттолкнула отчима, выбежала на крыльцо.

— Петя! Петро!..

Арестованные уже прошли. Один из конвоиров обернулся.

— Это кого ты гукаешь, красавица? Не меня, часом?

Оглянулся и Петро, улыбнулся сестре.

— Брат... — пояснила Катерина конвоиру.

— Этот пацан? В тюрьму гоним... Может, там побачишь его... А зараз уходи.

— Егоров! Что за разговоры! — прикрикнул старший.

Катерина взглядом проводила удаляющуюся колонну и вдруг почувствовала непреодолимое желание лечь за пулемет и стрелять. Что им сделал мальчишка? Сжались в кулаки пальцы, напрягся каждый мускул. Катерина поняла: чувство материнства, убившее в ней на время солдата, прошло. Больше она не могла оставаться только матерью! Больше не могла отсиживаться в. закрытой ставнями квартире отчима! Растерянность, безразличие, пришедшее с известием о гибели Арсена, сменились жгучей жаждой деятельности. А как быть с Вовкой? Не возьмешь же с собой!

Открывая дверь в дом, вспомнила озорное, немного растерянное лицо братишки. Что сказать матери? Раньше, когда у нее не было сына, Катерина не понимала постоянного беспокойства матери о детях. Сейчас поняла. Что Вовка? Пеленки пока мочит ее Вовка! А Петю вон в тюрьму повели...

По комнате с испуганно выпученными глазами метался Яков Амвросиевич. Пахло валерьянкой. На полу, возле окна, лежала Мария Александровна. Лицо ее посинело, она тяжело дышала.

Катерина попыталась поднять мать с пола. Отчим замахал руками.

— Не смей! Не смей трогать! Нельзя беспокоить... Не успел вовремя капли дать...

Яков Амвросиевич схватил из шкафа черный шарф и накрыл голову Марии Александровны.

— Ты что? Задохнется она...

— У нее это не первый припадок... Сейчас успокоится.

Действительно, Мария Александровна стала дышать спокойнее, прошла синева. Отчим и Катюша перенесли ее на кровать.

Пришла заказчица, затараторила:

— Только что видела кошмарный случай... Мальчишку гнали вместе с арестантами. А он юркнул в толпу. А конвоир догнал его возле пожарной, на углу и... зарубил. Кошмар!.. Кровищи! Я вся дрожу...

— Замолчите! — Катерина рукой прикрыла рот женщине. — Уходите, прошу вас.

— Как уходите! Приезжает знакомый мужчина! А я без платья.

— Вон!

Катерина захлопнула за растерянной заказчицей дверь и бессильно прислонилась к стене.

Придя в сознание после операции, Арсений осмотрел незнакомую комнату. Пробивающийся сквозь окно свет луны выхватывал из темноты кусок стола. С трудом подняв руку, он ощупал холодную клеенку кушетки, затем бинты, опутавшие грудь. Перед глазами вновь возникло перекошенное злобой лицо Перепелицы, подмигнул черный глазок нагана...

— Кто здесь? — глухо бросил в темноту Арсен, прислушался, опять спросил: — Где я?

Темнота молчала. Затем за стеной послышались звуки рояля и женский голос запел: «На тебя заглядеться не диво, полюбить тебя каждый не прочь...» Арсен приподнялся на локтях, хотел опустить ноги на пол и... опрокинулся навзничь.

Белыми простынями стелется поле. Снег набился в рот, снег залепил глаза. Видно, лень было казаку копать могилу в промерзшей земле. Жжет, горит внутри. Нет, это пылает не во рту. Это топка паровоза. Грохочет, мчится поезд. Бьют орудия. Французы накрыли эшелон. Летят щепки от разбитых вагонов, стонут раненые. Спасение в скорости! Только в скорости! А поезд замедляет ход... Хлопают ружейные выстрелы вслед убегающему машинисту. Испугался, шкура! Умолкли орудия, из-за насыпи гремит победный клич. Мечется от вагона к вагону командир эшелона — ищет, кто поведет паровоз. Не раздумывая, Арсений прыгает на землю, пригибаясь, бежит к паровозу. До флота он работал кочегаром, на эсминце — машинистом.