Почти месяц не брался за перо. Дома даже аппарат не включал. Грустно как-то, пусто, и писать не хотелось. Для кого писать-то? Где он, кто он – «друг-читатель»?! Кого и чему могу я научить? Взрослые люди – такой народ, что им всё уже давно ясно. У каждого – сложившийся взгляд на мир, и не мне переделывать его. Что я, со своим скудным опытом городской жизни, жизни секретаря в ЖЭКе, могу им открыть нового? Ведь они уверены, что всё постигли. Ведь для них искусство – часть сферы обслуживания.

Несть пророка не токмо что в своём отечестве, но и в своём времени. Скучны им будут мои описания. Единая надежда моя – молодёжь. Эти жадны до нового, восприимчивы… Только молодёжь сейчас… Уж такая целеустремлённая – просто спаси Господи! Тоже – всё знает. Куда, зачем, почем, что можно, что нет, когда надо, что полезно, кто есть кто… Юноша пылкий со взором горящим – ну! Впрочем, если и найдётся такой юный «друг-читатель», вырастет – всё равно свиньёй станет. Вот и пиши.

В частности, Ясав не мог понять одного: что значили слова пророка «смотри для другого». Яса был глазами и ушами Бабушки и смотрел для него. Так, может быть, пророк советовал найти другого хозяина? Или же он имел в виду, что смотреть надо для другой цели?.. Ясав приметил, что и другие члены Комиссии не остались равнодушными к предсказаниям Нордны. Агни стала задумчивой, говорила мало, допоздна сидела у костра; Муан, напротив, рано уходил в шатёр и, как догадывался Ясав, писал что-то; Авов почти перестал есть, хотя ему стоило страшных мучений смотреть, как другие уплетают жареных фазанов. И лишь Ясав со взбаламученной душой не знал, что делать. От потерянности он стал перебирать дни прошедшей жизни, но память подбрасывала ему единственный скучный сюжет: вот он в Доме Справедливости сидит за очередным отчётом, вот выезжает в провинцию для борьбы за сохранение комаров и бессмысленно торчит на вонючих болотах, вот возвращается в свой пустой дом, вот ложится под крики уличного вестника, и вот встаёт под те же крики, чтобы снова ехать в Дом Справедливости, вот Анири жадно глядит на золотой браслет… Вся его жизнь, уже наполовину прошедшая, внезапно представилась убогой, никому не нужной, жалкой, и под треск костра Ясав начал понимать, что жил он неправильно и никчемно, подчиняясь течению дней, которое не вело никуда, а только в ту окончательную пустоту, где не было видно ни зги. Он чувствовал, что пророк понял это, но почему-то не дал ясного совета – как быть и что делать. Ясав за всю свою жизнь не задавался такими вопросами, и теперь ему было мучительно самому искать ответы на них. Раньше цели стояли перед ним так незыблемо, что сомневаться в них можно было разве что по недоумию, но вот налаженный порядок сломался, и оказалось, что цели эти были пустышками, и почва ушла из-под ног. Он снова и снова думал о словах Нордны. Другой хозяин? Кто? Другая цель? Какая? Нет, всё не то, – подсказывало Ясаву какое-то лишнее чувство – не то седьмое, не то восьмое… Тёмен был смысл совета, но ведь и мир был тёмен, непонятен, и при свете полуночного костра жизнь представилась Ясаву непроницаемо чёрным лесом, самой ночью, сплетённой из тайн, раскрыть которые не дано никому и никогда…

ОТРЫВОК ИЗ КИНОСЦЕНАРИЯ

– Ты спишь?

– Нет.

– Ты любишь тишину?

– Нет. Иногда я боюсь её. А ты?

– Не знаю. Я об этом никогда не думала, только сейчас.

– Тишина – опасна.

– Наверное. Я не привыкла бояться.

– Ничего?

– Ничего. Ты, кажется, завидуешь?

– Может быть. Чуть-чуть.

– Я всегда думала, что ты очень сильный.

– Я и есть сильный.

Они говорили шёпотом и медленно. В долгих паузах они слышали тишину мёртвого леса и редко – слабый треск костра (здесь надо дать ночной пейзаж. Очень лаконично, но выразительно. И атмосферу: всё тихо, но напряжённо).

– Агни, ты любила когда-нибудь?

– Да, ещё девчонкой.

– И что же?

– Ничего. Потом выросла.

– И больше уже не любила?

– Ну я ведь сказала.

– Холодная нынче ночь.

– Мне кажется, должен пойти дождь.

– Дождей давно не было. Ты хочешь?

– Да.

И спустя час зашумел дождь.

– Ты очень нежный, Йердна.

– Спасибо. Мне давно так не говорили.

– Это правда.

– Я знаю. Хочешь, скажу, как зовёт меня мать?

– Скажи.

– Кролик.

– Как хорошо.

– Можешь тоже звать меня так.

– Лучше я не буду.

– Как хочешь.

– Ты сердишься?

– Я никогда не сержусь.

– Почему?

– Я человек действия. Любимым я всё прощаю, всем другим – мщу.

– А мне?

– Вот и дождь кончился.

(ПЕРЕРЫВ КИНОСЦЕНАРИЯ)

Город Нинилак от моря уходил по склонам вверх и там терялся в холмах. Сложен он был из белого камня, покрыт рыжей черепицей и увит виноградными лозами, густыми и плодоносными. От этого, как помнил Ясав, воздух в Нинилаке был томительно сладок. Улицы громоздились одна над другой, отделённые каменными террасами, которые, как ступени, уводили выше и выше, туда, где сейчас в сплетении сухих кустарников притаились Ясав и двое стражников. В ранний час ясного дня, обещавшего стать ослепительно солнечным, они наблюдали мятежный Нинилак, таивший ещё не понятную до конца угрозу.

Йердна всё же решил идти на Нинилак: открыто не повиноваться Бабушке было ещё рано. Однако он прикинул, что войска, – если они и вправду были отправлены, – должны прийти в город дня через три-четыре, а Комиссии было туда лишь два дня пути. Поэтому всячески затягивал поход: устраивал частые и долгие привалы, без нужды то и дело посылал стражников на разведку, заставляя всех ждать их возвращения, а в 20-ти фиакрах от Нинилака и вовсе приказал сойти с дороги в холмы и там дождался наступления темноты. Ночью Комиссия приблизилась к Нинилаку на расстояние двух фиакров, и в потайном месте, не разжигая огней, заночевала. На рассвете Ясав и двое стражников были посланы в разведку.

Город казался вымершим. Ясав видел его года три назад, и сейчас был неприятно удивлён его видом. Ни единого листочка не виделось на лозах, всегда густым навесом скрывавших строения, ни одна птица не подавала голоса, и даже свиньи, обычно десятками бродившие по улицам, исчезли. Город стоял, сверкая обнажённым камнем, и лишь далёкий шум прибоя нарушал безмолвие.

– Будем ждать, – шепнул Ясав спутникам. – В город ходить опасно.

Так они и сидели, наблюдая, как поднимается солнце. И когда оно приблизилось к зениту, Ясав понял, что дело неладно: ни одна живая душа не показалась на улицах, добрый десяток которых отлично просматривался с холма.

– Пойдём, – сказал Ясав, набравшись духу, и поднялся во весь рост.

Тропа с холма вывела их на задворки захудалого домишки. Его двери были открыты, но Ясав не решился зайти внутрь. С пиками наизготовку, с длинными резаками в руках трое вышли в переулок, зажатый меж двух каменных стен высотой в человеческий рост. Они прошли до угла, и Ясав медленно заглянул за него – на широкую улицу, шедшую к морю. Было тихо и пусто. Под порывом ветра где-то хлопнула рама открытого окна – и снова стало тихо.