— Мне кажется, тебе хочется порассуждать о каких-то мистических, очень высоких материях. Здесь совершенный ноль.

— Но ведь именно этому разряду можно отнести дальнейшие события… Эн повернулась и внимательно глянула на сестру поверх очков. — Во всяком случае, я до последнего вздоха не поверю тому, кто назовет мою любовь «обычной». И не пытайся опустить меня на землю, дорогая. — Эн снова не сводила глаз с огня. — В те дни я витала в небесах: Грег поцеловал меня.

Знаешь, где это случилось?

— Разумеется, в Венском лесу. Вы стояли на виноградном холме в лучах заходящего солнца, взявшись за руку, присягая перед светилом в вечной любви и верности.

— Это, наверное, совсем неплохо… Но мы не клялись. Болтали о всякой чепухе, предчувствуя, предвосхищая то, что надвигалось на нас, подобно…

— Скорому поезду на Анну Каренину.

— Если б знать, если б знать…Как мы легкомысленно резвились, наэлектризованные ощущением надвигающейся грозы! В парке, прямо на плоту, плавающем посреди крошечного озера работал дешевый венгерский ресторанчик. Седой цыган в широченной рубахе, с серебряным кольцом в ухе играл на скрипке, а полная чернявая дама с усиками и огромным декольте на дряблой смуглой груди разносила мясо. Они жарили его на углях и подавали с кислым вином и жгучим соусом. По всему парку разносился аппетитный запах, от жаровен тянуло дымком и трудно было удержаться, чтобы проглатывая слюнки, не завернуть сюда.

Вечерами, очевидно, там шла хорошая гульба, но мы-то пришли днем и оказались почти одни, не считая стайки лебедей, крутившихся у плотика. Они разевали клювы, жеманно изгибая шею, и красиво трепетали белыми, словно хризантемы, крыльями.

Это не было показательным выступлением, гордые птицы просто-напросто клянчили: они ждали свой кусок венгенской «поджарки». Нам принесли большое блюдо, соусник, вино. Голодные, взволнованные прогулкой, мы жадно вгрызались в темные с пепельным налетом ломти…Увы, прожевать их не удалось даже нашими молодыми зубами. А лебеди заглатывали полетевшую к ним добычу целиком. Мы налили соус в стаканы и макали в него хлеб. С кислым вином это фантастически вкусно!

— Ты всегда изображала из себя гурманку.

— Поверь, Ди, с этим не сравнилась бы и кухня «Максима». Но пока мы блаженствовали, небо стало серым и все вокруг как-то странно замерло. Лебеди попрятались в своем плавающем домике, официантка забегала, сдергивая со столиком скатерти, цыган со скрипкой исчез на кухне. Опустошив тарелки, мы спешно расплатились и побрели к остановке трамвая, держась за руки, потому что надо было взобраться наверх по крутому склону, а меня здорово пошатывало. Ты ведь не хочешь знать, что я чувствовала?

— Ты была счастлива. И обмирала от того, что помогла понять, как и почему это случилось. Да и вообще, что это за штука такая — сумасшедшая радость от того, что твою ладонь сжимает его рука.

— Правда, Ди… Такое происходит лишь однажды — душа предчувствует это и замирает, боясь упустить драгоценные мгновения. А они проходят, проходят и с каждым прощается твоя боль, затаившаяся в тени ослепительного счастья… Когда мы выбрались к остановке трамвая — тяжелая багрово-сизая туча уже закрыла полнеба. Под ветвями огромного платана жались несколько человек, не прихвативших зонтик. Грег вышел на трамвайные пути, пытаясь высмотреть за поворотом звенящий вагончик. Но его не было. И тут все сорвалось с места, взвилось, затрепетало — ветви, листья, бумаги, афиши на тумбах, моя юбка, волосы, шарф… Грег обнял меня, защищая от бури несущей тучи песка и пыли. Он оказался большим и теплым, как дом, в котором прячется заблудившийся путник. Мы крепко зажмурились, спасаясь от шквала, и оказались совсем одни — одни в целом свете.

Так и стояли, среди тьмы разбушевавшегося ливня, укрытые как в шалаше ветвями платана.

Когда мы вернулись со своего необитаемого острова — никого вокруг не было. Буря пронеслась, трамвай увез промокших людей, а вокруг нас, словно очерченный волшебной палочкой, светился круг сухого асфальта.

Мне повезло. В моей жизни был тот самый поцелуй — единственный, ради которого стоило появиться на свет.

— Извини, что я подтрунивала. — Ди, давно отложившая вязание, смотрела на свои сморщенные, в крупных коричневых крапинках руки. — Не из зависти. Просто не знала, как должна вести себя. Ведь давно уже поняла, какая я дрянь. Прости.

— Неправда. Мы же договорились не лукавить. Тебе не за что извиняться. Я в самом деле так думаю…Теперь, когда огонь так далеко, что можно смотреть, не зажмуриваясь. тогда это было трудно.

…На следующий день мы сели в поезд, идущий к адриатическому побережью. Там в маленьком доме в окрестностях Триеста жила бабушка Грега, вышедшая замуж за итальянца давным-давно и давным-давно овдовевшая.

У нас было совсем мало денег, пришлось взять билеты в четырехместное купе со стеклянными, все время лязгающими дверями. Наши соседи — унылая дама с пятнадцатилетней прыщавой дочкой — говорили по-итальянски и старались не смотреть на нас… Очевидно, мы до неприличия излучали взаимное притяжение.

Ночью в купе стояла тяжкая духота. Иногда в разъехавшиеся двери врывался сквозняк и грохот, заставляя обмирать сердце. Мы впервые спали рядом, в одном помещении — Грег на верхней полке, а я внизу. До утра я держала его протянутую ко мне руку.

…Бабушка приготовила ботвинью из свекольных листьев. Мы очень старались понравиться друг другу, как будущие родственницы. И, кажется, получилось. Я была готова любить всех и все, что имело отношение к Грегу. Помню, как смотрела в его спину, обтянутую клетчатой фланелевой рубашкой и замирала от умиления. Боже, как я любила эту рубашку, забор, на котором лежала его рука, его падающие до плеч волосы. Я пыталась остановить внутри себя это мгновение и понять: вот он — мой человек! Единственный из миллиарда мужчин, существующих на Земле, именно тот, который необходим мне больше собственной жизни.