Вдруг закричал он в коварном восторге: « a! хорошо, что вспомнил — к Жиду! к Жиду! никогда не видано, не слыхано приличнейшее место для такой башки. К нему я положу тебя, негодный остаток Мусульманина!»

Янаки схватил голову и, спрятав под одежду, побежал вдоль улицы к тому месту, где лежал распростертый труп Еврея, с головою между бедрами.

В Турции, как известно, когда голову отрубят y Магометанца, кладут ему оную под руку, в отличие от Христианина или Еврея, которым в поношение помещают в подобном случае голову между самыми бедрами. .

В таком положении поместил Янаки голову Турка, и сколько позволяла ему поспешность, необходимая в сем деле, постарался поместить ее щека об щеку с Евреем. Нe смотрел никто, и на дворе было еще довольно темно; он безопасно воротился в свою лавку, в восторге, что ему удалось выразить всю ненависть свою к утеснителям, выставив голову Турка на столь обидное позорище.

Несчастный страдалец, Еврей, был обвинен в покраже и убиении Магометанского младенца — известно,что в Турции и в Персия Евреи не редко отправляли сей обряд, по их мнению, набожный — это обвинение взволновало сволочь Цареградскую, так что в угодность ей он был обезглавлен. Казнили его с умыслом напротив жилища одного богатого Грека, и запретили свозить тело в продолжении трех дней. Чиновник, которому была вверена казнь, предпочел это место другому, в надежде сорвать с Грека порядочные деньги за преждевременное удаление трупа, которого соседство, по общему мнению, всегда есть предвестие беды. Но Грек, не заботясь о последствиях, затворил в доме своем окна и решился обмануть ожидание притеснителей. Таким образом казненный Еврей пролежал срочное время; редкий, кроме правоверного, смел приближаться к тому месту, боясь, чтобы Магометанская полиция, всегда пользующаяся случаем обидеть Яура, не заставила несть труп до места погребения; вот почему сей отвратительный, ужасный предмет оставался без присмотра, и Кебабчи Янаки мог беспрепятственно уложить голову, как выше описано. Когда же, с восходом дневным, улицы оживились: лишняя голова вскоре была замечена, и вокруг сошлась толпа несметная. Тотчас разнесся слух о чудесном трупе Жида с двумя головами. Это необычайное известие полетело из уст в другие: все взволновалось в городе; все бежало смотреть чудо. Еврейский Сангедрин предрекал своему злополучному племени необычайное событие. Раввины бегали взад и вперед, и вся их община стекалась около трупа, ожидая, что он может быть встанет, и надев обе головы, избавит их от лапы утеснителей.

Ho счастие как будто над ними издевалось — Янычар, замешавшийся в толпу, пристально осмотрев лишнюю голову, вдруг закричал с ужасом: «Алла-иль — Алла! это не головы неверных: одна голова нашего господина и повелителя, Янычар-Аги. После чего, завидя нескольких товарищей, он их подозвал и сообщил им открытие; они в порыве ярости побежали передать его в свою Орту.

Весть разнеслась как Греческий огонь, по всему корпусу Янычаров, и страшный мятеж возник немедленно: видно в городе не знали еще о убиении начальника, которому они были преданы, которого сами себе выбрали.

«Как?» говорили они: «мало еще изменнически отнять y нас любимого начальника! мы должны терпеть позор, которого выше смертные не знают! Как? благородной голове Янычар-Аги лежать бесчестно на ряду с башкою Еврея! до чего мы дожили. Да не мы одни поруганы: весь Исламизм поруган, унижен, обесславлен! Нет: это дерзость неслыханная, это пятно сотрется только истреблением всего рода! — и какой пес смел это сделать? Какою судьбою его голова здесь? He смастерил-ли этого проклятый. Визирь или Рейс-Эфенди с франскими послами? — Балла! Билла! Талла ([8]), клянемся. святой Каабою, бородою Османа, саблею Омара: мы за себя отмстим!»

Пока свирепствует мятеж, мы попросим читателя представить себе живо всю картину. Жиды бегут во все стороны, спасаясь от разъяренных Турков, которые с хулениями рыщут по улицам толпами, и до зубов вооружённые палашами, пистолетами, призывают мщение на все, что им встречается. Пусть он представит себе город с узкими улицами, низкими домами, посреди коих теснится бесчисленной народ в одеждах разного покроя, пестрых красок, и кричит, мятемся как 6ы в ожидании чего необычайного. Между тем бросим взгляд во внутренность сераля, посмотрим, что делало Его Султанское Величество с тех пор, как мы расстались с ним.

В ту самую ночь, как приходил портной, Султан повелел тайно отрубить голову Янычар-Аги, обожаемого войсками и зачинщика всех беспокойств, не давно происходивших между ними. В своем нетерпении, он приказал принесть ее к себе, лишь только отрубят. Человек, коему было вверено исполнение приказа, вошёл в комнату, куда ему велели явиться с головой, и видя в ней сидящего мужчину, естественно принял его за Султана; не осмелившись взглянуть, поспешил положить y его ног свое бремя, и вышел с поклонами, которых наш портной был свидетелем, Султан лишь перед тем унес y портного узел с одеждою Дервиша, замыслив обмануть самого раба Манзури и заменить ее другою: — он хотел утаить свое новое одеяние даже от сего последнего; — но не предугадав ни принесения головы, ни скорого возврата Манзури к портному, он сам остался в совершенной нерешимости, когда, воротясь, не нашел уже ни раба, ни Бабадула. Догонять их — значило б нарушить всю тайну; и так он решился дождаться возвращения Манзури и от него услышать объяснение случившегося: он знал, что они не могли уйти без платья, a платье находилось y него в руках. Между тем, беспокоясь об участи ожидаемой головы, он послал за чиновником, которому была вверена казнь — они объяснились, при чем можно себе представить смущение обоих.

«Клянусь бородою» воскликнул, подумав, Султан «клянусь бородою! голова верно y портного.»

Нетерпение его видеть Манзури увеличилось. Напрасно он бесился, курил, кричал: Алла! Алла! Это ни на миг не ускорило возвращения невольника, который преспокойно собирался лечь в постель, когда его снова позвали к Султану.

Он не успел явиться, как Султан зaкричал: ай Манзури! скорей беги к портному; он вместо одежды дервиша унес голову Янычар Аги; не теряй времени, беги; не то быть беде!» Тут он объяснил ему несчастное приключение. Манзури в свою очередь потерял решимость: ибо умел найти только лавочку Бабадула, но вовсе не знал его жилища. Однако, боясь и еще более прогневить повелителя, он пустился отыскивать портного и пошел прямо к лавочке, надеясь о жилище проведать от соседей. Безестан еще не был открыт; только одна кофейная была отворена для ранних посетителей; он прибегнул туда, но не получил никакого сведения. К счастью он вспомнил, что Бабадул называл себя Муэдзином небольшой мечети на балык-базаре — и поспешил туда. В то время Эзан или призвание к утренней мольбе, раздавался со всех минаретов, и Манзури надеялся застать хищника головы в тот самый миг, когда он будет призывать правоверных к молитве.

Приближаясь к мечети, он услышал дрожащий, прерывистый голос, который всем напором легких рассекал тишину утреннюю, и показался ему сходным с Бабадуловым; он не обманулся и, остановясь y подошвы минарета, увидел старика, ходящего вокруг по галерее и с руками в ушах ([9]), с открытым ртом исправляющего службу свою кричащего изо всего горла. Портной едва увидел телодвижения, которыми манил его Манзури, как исповедание веры засело в его горле; и в испуге, колеблясь между мыслию о мертвой голове и о словах духовных, он, говорят, напел такую чепуху, что причинил соблазн многим набожным соседям, внимавшим его пению. Он сбежал без памяти, и защёлкнув за собою дверь, ведущую на лестницу, встретил на улице Манзури. He дождавшись допроса об участи бедной головы, он напал на невольника за его мнимый обман и хитрость.