Оглушенный, не сумев разобраться в том, что происходит, Клешков непрерывно думал лишь об одном: кто это мог быть? Если красные, то как вести ему себя в этой схватке? Если не красные — то кто же?

Стрельба стала стихать, больше не слышно было лошадиного топота. У пылавшей вдалеке хаты столпился народ, откуда-то катили бочку, видна была высокая фигура в папахе, возвышавшаяся над толпой. Кикоть — узнал Клешков.

Впереди на дороге копошились тени. Неслышно встав, он пошел к ним, держа наготове наган. По голосу один был Семка.

— Вставай, сволота! — бормотал он, силясь кого-то поставить на ноги. — Хуже будет!

— Не стращай! — отвечал ему натужный бас. — Не стращай, бандюга! Скоро всем вам каюк!

Семка чем-то ударил человека, тот простонал и свалился на землю.

— Сем! — окликнул Клешков адъютанта. — Чего это ты?

— Колупаевские, — пробормотал, отдуваясь, Семен. — Врасплох хотели, гады!

— Так это они были? — разочарованно спросил Клешков. — Я думал, красные!

— Красные! — сказал Семен и сплюнул. — Те раньше с голоду подохнут, чем сюда вылезут! Колупаевские, сволота!

— А этот кто? — спросил Клешков, наклоняясь.

— Митькин дружок! — Семка ударил ногой в тупо ответившее на удар тело. — Ладно, и до самого доберемся.

— Упрямый этот Митька, — сказал Клешков, — против самого батьки лезет.

— Настырный! — ответил адъютант. — Пошли к штабу.

Но к ним уже спешил кто-то еле видный в свете пожара.

— Нашел! — пропыхтел запыхавшийся Князев. — А я, голуби, уж боялся, не пристукнули ли вас.

— Тебя вот как не пристукнули? — процедил сквозь зубы Семка.

— Вот, ребятушки мои, вам мешок, возьмите с собой, — приказал Князев. — В нем — хлеб. Ежели застукают, один выход — спекулянтами прикинуться. Теперь пора, я вас провожу за посты, договорю, чего не досказал, а тебе, Сема, к батьке надо. Дюже ждет тебя батько…

Перед расставаньем Князев настойчиво зашептал в ухо Клешкову:

— Запомни — три стука, потом: «От Герасима вам привет и пожеланье здоровья». Ответ: «Спаси Христос, давно весточки ждем». И чтоб этот обормот, — он чуть заметно кивнул в сторону Семки, — не слышал. Учти!

Впереди рассыпчато зацокали копыта, закричали. Князев и Клешков подняли головы, прямо к ним скакал всадник, они узнали Охрима.

— Вот ты где, старая калоша! Иди до батьки! Убежал твои брандахлыст, шо в карты резался.

Было хмурое утро с резким холодным ветром. Гуляев поднялся на крыльцо исполкома, вошел в обшарпанный коридор и первым, кого он увидел, был Яковлев. В стройном бритом военном, открывавшем дверь какого-то кабинета, его трудно было узнать — недавнего интеллигента с чеховской бородкой.

— О! — сказал, оглядываясь на шум его шагов, Яковлев. — Вот так встреча!

— Не пойму, что же было маскарадом, — шутливо, но с тайным смыслом сказал Гуляев, пожимая руку, — и в той и в другой одежде вы равно естественны!

— Потому что — естественна ситуация, — сказал Яковлев. — Вы не зайдете?

Они вошли в длинную пустую комнату с одиноким столом и ящиком телефона, привешенного к стене.

— Вот моя обитель, — Яковлев обвел рукой четыре стены и засмеялся, — военрук гарнизона Яковлев готов принять товарища Гуляева.

Гуляев тоже сделал вид, что ему весело. На самом деле было не до улыбок, дела запутались, и самочувствие его напоминало состояние того единственного жителя Помпеи, который предвидел извержение Везувия. Стараясь никому не показывать своих опасений, Гуляев еще несколько минут поболтал с Яковлевым и помчался по исполкому, ища Бубнича. Ему сказали, что Бубнич в управлении.

На улицах не было ни души. Лишь одинокие собаки, поджав хвосты, глухо взлаивали из подворотен. Ставни в большинстве домов были закрыты. Гуляев с молчаливой злобой смотрел на эти домики за палисадниками, на заборы с накрепко закрытыми калитками и подпертыми воротами. Городок словно демонстрировал свое упорное нежелание вмешиваться в ту смертельную борьбу, что шла у самых его окраин.

«Мещане! — злобно думал Гуляев. — Мещане и трусы! А мы боремся и умираем за них!»

У завалинок жухло курчавилась последняя блеклая трава. Взметаемые ветром, перекатывались листья. Над заборами свисали полуголые ветви, удерживая в своих сетях уже редкие осколки желтых или багряных листьев. На мостовой зияли выбоины, и выщербленный булыжник валялся в кюветах, отсверкивая своими гладкими боками под неярким солнцем.

В управлении шло совещание, когда Гуляев вошел в кабинет Иншакова.