Шрифт:
Это — маленький лирический шедевр, один из лучших образцов подобного жанра в классической литературе восточного Средневековья. Глубина и сила чувства в сочетании с искренностью и простотой выражения трогают и современного читателя.
Искренне, без риторики звучат и другие личные отступления поэмы:
Вой бури... земля дрожит... Благо тому, чье сердце радостно и спокойно, У кого есть деньги, хлеб, вино и сладость к нему, Кто может зарезать к столу барана... У меня нет, а счастлив тот, у кого есть. Смилуйся, Господи, над бедняком... .......................................................................................... Я слаб, как хмельной, от своих шестидесяти шести лет. Вместо поводьев — у меня в руках посох, Тюльпаноцветные щеки стали желтыми, как солома... Подобными камфоре, седыми стали мои когда-то черные волосы, От старости сгорбился прямой стан, Да и в глазах-нарциссах уменьшился блеск...Другую группу личных отступлений поэмы представляют отрывки, где Фирдоуси говорит о значении и величии своего труда. Только могущество слова преодолевает общий удел — исчезновение. Слово сильнее смерти, в нем вечность. Память не только о сказанном, но и о сказавшем — авторе книги, завершившем большое и нужное, доброе дело, — не умрет, а будет жить в веках.
Наиболее яркое воплощение эта мысль нашла во фрагменте, который называют часто «Памятником» Фирдоуси, имея в виду сходство мотивов и их образного выражения с «Памятником» прежде всего Горация (конец I в. до н. э.), а, следовательно, и с целой серией и предшествующих (Пиндар V—VI вв. до н. э.) и последующих вариантов и отражений «Памятника» в творчестве ряда поэтов мира вплоть др гениального пушкинского: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...»
У Фирдоуси вставной панегирик султану Махмуду заканчивается стихом, где говорится, что автор служил Махмуду, посвятив ему «Книгу царей», чтобы оставить по себе в мире память:
Придут в разрушенье постройки людей От яркого солнца лучей и дождей. Стихами воздвиг я высокий чертог, Чтоб дождь или ветер осилить не мог. Века пронесутся над книгой — прочтет Ее всяк живущий, в ком разум живет...Мотивы «Памятника», не менее ярко и четко выраженные, встречаются неоднократно на протяжении всей поэмы.
От человека не остается ничего, кроме того, что можно сказать о нем. Если я умру, сохраняя доброе имя, — хорошо, Мне имя доброе, слава нужна, так как тело — во власти смерти...И в конце сказания о Зохаке —
Лишь слову сберечь твое имя дано, Чти слово, поверь, не бессильно оно.(см. стихи 2297—2298)
Мы не знаем точно последовательности обработки отдельных частей «Шахнаме», но, естественно предположить, что «Памятник» в сравнительно раннем разделе книги оформлен и внесен относительно позднее, вероятно, при окончательном оформлении махмудовской редакции 400 г. Хиджры (1010 г.).
«Шахнаме» заканчивается повествованием о смерти последнего владыки Ирана и прекращении династии, после чего следует небольшое заключение — концовка поэмы, где мы находим, в частности, указания на возраст поэта (близкий к 80 годам), продолжительность работы над поэмой (35 лет), дату завершения «Шахнаме» (400 г. Хиджры) и количество бейтов.
Завершающие поэму горделивые строки звучат:
Труд славный окончен. В родимой стране Не смолкнет отныне молва обо мне. Не умер я, жив, — пусть бегут времена — Недаром посеял я слов семена. И каждый, в ком разум и мысли светлы, Почтит мою память словами хвалы.(Перевод Ц. Бану)
В некоторых рукописях, а также печатных и литографированных изданиях «Шахнаме» к основному тексту приложен текст так называемой «Сатиры на султана Махмуда».
В настоящее время можно считать твердо установленным, что эта «Сатира», приписываемая автору «Шахнаме», в основном грубая подделка, замаскированная стихами, действительно принадлежащими Фирдоуси, имеющимися в тексте поэмы.
Если Низами Арузи (XII в.) приводит в «Чехар-Мекале» только шесть бейтов сатиры, «единственно сохранившихся», то в рукописях XIV в. появляется уже 42 бейта и более, а позднее объем сатиры превысил и сотню бейтов...
«Сатира» буквально росла на глазах. Каждая новая переписка давала лишние бейты. Иногда контекст предисловий наглядно говорит о последующих интерполяциях. Так, в предисловии одной из старых рукописей «Шахнаме» при рассказе о сатире после слов: ин чанд бейт бегофт, т. е. «сказал следующие несколько бейтов» — даны 42 бейта. Объем, явно не соответствующий слову «несколько» (чанд).
Впечатление, что сатира была смонтирована из разных произведений, подкрепляется следующими фактами.
В традиционном тексте сатиры мы находим бейты, связанные с панегирическими в честь Махмуда фрагментами поэмы (например знаменитый «Памятник»). В ряде бейтов перечисляются герои «Шахнаме», но сами стихи оказываются нейтральными по отношению к собственно сатире. Их количество могло бы быть безгранично увеличено.
Еще существенней то, что остальные стихи в большинстве художественно слабые и никоим образом не могли принадлежать Фирдоуси.
Но, отвергая сатиру и как биографический факт и, главное, как произведение Фирдоуси, мы тем самым не снимаем вопроса о глубокой принципиальной сущности конфликта поэта и султана, а вместе с тем, о потенциальной возможности литературного отражения его в словах самого поэта, но, вероятно, в форме, да и по существу содержания не совпадающей с «сатирой». И, по-видимому, не о «сатире», а о каком-то противоречии между поэтом и султаном говорят в высшей степени интересные фрагменты газневидских поэтов ‘Онсори, Феррохи, Мохтари.