Другая гробница в том же некрополе Черветери, что и «Гробница Капителей», относящаяся к VII в. до н.э., воспроизводила своей формой простой сельский дом с центральной балкой, на которую накладывались жерди и солома. Это «Гробница Соломенной кровли». «Гробница Щитов и Кресел» (первая половина VI в. до н. э.) воспроизводила конфигурацией потолка балки и имела кроме лож высеченные в туфе кресла с подставкой для ног. На стене выделились рельефные круги, условно названные «щитами». Декором все гробницы превзошла «Гробница Рельефов» из того же Черветери (III в. до н.э.). На ее стенах и квадратных колоннах, поддерживающих потолочные балки, воспроизводились посуда и домашняя утварь, инструменты, оружие. Тут были сосуды для питья, ложки, ножи, доски для шинкования капусты, кастрюли, веревки, а также куница, кошка и гусь.

С религиозной точки зрения воспроизведение дома и его интерьера в погребальном склепе опирается на распространенные у многих народов представления, согласно которым гроб является домом для вечного пребывания души (сравнить русскую «домовину»). Желание магически сохранить в ином мире среду обитания, к которой покой-ник успел привыкнуть при жизни, засвидетельствовано на той же территории Италии уже в доэтрусскую эпоху захоронением в урнах. Они воспроизводили хижину квадратной или круглой формы с кровлей из жердей, дверью и отверстием для проветривания и выпуска дыма.

Принесение в жертву троянского пленника. Фреска гробницы Франсуа из Вульчи. III в. до н.э.

Те же верования о существовании у покойных потребности во всем том, что им было необходимо при жизни, определили и состав погребального инвентаря. Покойников наряжали в их лучшие одежды, мужчин снабжали оружием, женщин — украшениями. Разнообразие и богатство их зависело от общественного положения покойного. В гробнице, раскопанной близ Черветери епископом Реголини и генералом Галасси в 1836 г., имелась узкая погребальная камера, частично вырезанная в туфе. Там на каменном катафалке покоилась женщина, имя которой, судя по надписям на серебряных сосудах, — Лартия. Как и во многих других камерных гробницах Этрурии, справа и слева в стенах были вырезаны ниши. У входа в правую нишу находилось погребение воина в глиняной урне. О том, что это был воин, можно судить по погребальному инвентарю — восьми великолепным щитам. Здесь же имелось другое захоронение с обрядом трупоположения, сопровождаемое исключительно богатым инвентарем. Кто был этот человек, мужем или сыном Лартии, трудно сказать. В гробнице имелись две повозки, на которых, видимо, покойники были доставлены к месту захоронения. Одна из повозок находилась в центре погребальной камеры. Ее украшенное львиной головой дышло было обращено в сторону входа.

Наибольший интерес в плане изучения этрусского быта, религиозных представлений и искусства дает настенная живопись камерных гробниц. Сюжеты рисунков отличаются разнообразием. Чаще всего встречается сцена пира. Его участники, мужчины и женщины в богатых одеяниях, занимают пиршественные ложа. Им прислуживают чаще всего обнаженные юные рабы. Танцовщицы и танцоры кружатся перед ними в бешеной пляске. Под столами гуси и кошки (или ласки) подбирают остатки пищи.

Трудно с точностью определить значение этого сюжета. Возможно, изображается погребальный пир, тризна по покойнику. Но с той же степенью вероятности можно предположить, что это воспроизведение пира в царстве мертвых с целью магического перенесения туда душ мертвых. Ощущение нереальности создает сам покойник в окружении родных. Его можно узнать по центральному месту на изображении, по яйцу, символу возрождения, поднятому в руке и как бы демонстрируемому богам, а также по заменяющему яйцо предмету круглой формы, скорее всего, плоду гранатового дерева. Он, судя по греческим мифам и микенским памятникам, являлся атрибутом богини плодородия. Как бы то ни было, реалии пира соответствуют описанию античными авторами богатства этрусского дома с множеством юных рабов-красавцев.

Некоторые росписи характеризуют занятия покойных, возможно, с целью их сохранения за ними в подъемном царстве. В этом плане особенно интересна «Гробница Охоты и Рыбной ловли» из Тарквинии (около 510 г. до н.э.). Треугольное пространство над дверью покрыто раскрашенными фигурами двух всадников, сопровождаемых собаками с длинными узкими мордами, наподобие борзых, пеших спутников с тушами животных на палках. Место действия обозначено высокими болотными растениями. Итак, перед нами возвращение с охоты.

На крайней стене другой, задней камеры «Гробницы Охоты и Рыбной ловли» изображена лодка с четырьмя рыбаками. Тот, что на корме, опускает в море сеть. О том, что это море, ясно по фигурам ныряющих дельфинов. Лодка приближается к утесу, на котором человек с пращой охотится на птиц, парящих в воздухе над рыбаками. На левой стене той же задней комнаты изображен человек, бросающийся вниз с утеса; другой человек, стоящий за его спиной, благословляющим жестом отвращает от него опасности. И для этих изображений характерно переплетение реальности с фантазией, жизни со смертью. Бесспорно, что ныряльщик — это не спортсмен (спортивные состязания древности не знали прыжков в воду), а человек, погружающийся в пучину смерти. Это не исключает возможности того, что погребенный в гробнице был рыбаком и моряком, и смерть настигла его в море.

Борьба. Фрески гробницы Авгуров. Ок. 530 г. до н.э.

На стене «Гробницы Корабля» (Тарквинии, V в. до н.э.) можно было увидеть двухмачтовое торговое судно с двумя длинными кормовыми веслами. Оно значительно отличается от корабликов, модели которых обычны в погребальном инвентаре многих могил (современная наука считает, что этруски мыслили их как средство переправы в потусторонний мир). Неясно, был ли погребенный владельцем корабля или пассажиром, и было ли море местом его гибели. Но изображение отличается такой реальностью, что по рисунку без труда можно восстановить модель этрусского торгового судна.

В погребальных росписях используются и мифологические сюжеты. На стене задней камеры «Гробницы Быков» (Тарквинии, ок. 550 г. до н.э.) за фонтаном, верхняя часть которого украшена фигурами двух львов, прячется Ахилл, поджидая полуобнаженного юного всадника с копьем, опущенным долу. Это Троил, младший сын царя Приама, собирающийся напоить коня и не догадывающийся, что за фонтаном его ждет смерть. Каждое изображение имело какой-то обычно недоступный нам смысл. Возможно, покойный был воином, попавшим, как Троил, в засаду. Еще загадочней изображение на другой стене той же гробницы несущегося на людей быка. У животного человеческое лицо с бородкой, а на мужчине и женщине, к которым он приближается, — маски. Это какая-то Черветеримония, возможно, близкая той, что известна по фрескам Кносса. Эта пара связана сексуальным актом, да и приближающийся бык изображен с поднятым фаллосом. Перед нами магическая Черветеримония, связанная с почитанием божеств плодородия (о том же свидетельствуют и разбросанные по земле плоды граната, символизировавшего обычно плодородие). Не иллюстрация ли это таурийских игр — праздника, который у римлян был введен при последнем этрусским царе Тарквинии Гордом и, по словам Сервия и Феста, проводился в честь подземных богов?