Конечно, прежде всего Смит был реалистом. В очень долгом периоде, в будущем, в которое мы вряд ли способны заглянуть, растущее население приведет к падению оплаты труда до ее «естественного» уровня. Когда это произойдет? Очевидно, в тот момент, когда в обществе переведутся незадействованные ресурсы, а разделение труда достигнет высшей точки. Одним словом, рост прекратится, когда экономика максимально раздвинет свои границы, а затем полностью использует возникшее экономическое «место».

Почему эти пределы не могут расширяться и дальше? Смит очень четко осознавал, что разделение труда представляет собой не непрерывный процесс, а разовое улучшение. Как было недавно отмечено, он считал, что лежащие в основе разделения труда организационные и технологические преимущества не дают старт самовоспроизводящемуся процессу изменения, а лишь придают обществу единовременное ускорение, после чего исчезают. Поэтому в определенный момент рост экономики остановится; один раз Смит обмолвился, что максимальная продолжительность улучшений составляет двести лет. После этого работник вернется к своему «естественно» низкому доходу, капиталист – к скромным прибылям (других застывший рынок дать не может), и лишь землевладелец может остаться в плюсе, ведь производство еды теперь должно покрывать более многочисленное, пусть и не растущее, население. Мировидение Смита исполнено мужественного оптимизма, но его предсказания – довольно сдержанные, ограниченные, трезвые, а в долгосрочном периоде еще и отрезвляющие.

Нечего удивляться, что успех не пришел к книге мгновенно. Отрывки из нее прозвучали в стенах парламента лишь через восемь лет благодаря Чарльзу Джеймсу Фоксу – самому могущественному члену палаты общин (впоследствии Фокс признался, что книгу он так и не прочел). Но истинное признание пришло к Смиту уже после смерти, в 1800 году. К тому времени «Богатство народов» выдержало девять изданий в Англии и вовсю читалось в Европе и Америке. У него появились сторонники, причем самые неожиданные. Это были приобретавшие влияние в обществе капиталисты – те, кого Смит распекал за «низменную жадность» и о ком говорил, что они «не являются и не должны являться владыками человечества». Но все это было забыто, ведь главная мысль исследования очевидна: оставьте рынок в покое.

Смит имел в виду одно, его адепты же посмертно приписали ему совсем иное. Мы уже упоминали, что Смит не считал нужным защищать интересы конкретного класса. Вся его философия экономики произрастает из безусловной веры в способность рынка подталкивать систему в наиболее благоприятном для нее направлении. Если его оставить в покое, то рынок, этот замечательный социальный механизм, поставит себе на службу эволюционные законы и доведет общество до обещанной цели. Смит не был настроен ни против труда, ни против капитала; если он и был предвзят, то лишь в отношении потребителя. «Потребление является единственной целью всякого производства», [47] – писал он и подвергал суровой критике системы, в которых интересы производителя ставились выше потребительских.

Новые промышленники использовали похвалы Смита в адрес свободного, ничем не стесненного рынка в качестве теоретического аргумента при первых же попытках правительства разобраться с постыдным положением вещей. Дело в том, что из теории Смита с необходимостью вытекает справедливость доктрины laissez-faire – режима абсолютной свободы рынка. Великий экономист был уверен, что чем меньше государство вмешивается в экономическую жизнь, тем лучше, потому как по природе своей оно расточительно, безответственно и непроизводительно. И все же Адам Смит не возражал против действий государства, направленных на повышение всеобщего благосостояния, – а именно в этом и пытались всех убедить его адепты уже после смерти учителя. Так, он предостерегает от отупляющего воздействия массового производства: «Но умственные способности и развитие большой части людей необходимо складываются в соответствии с их обычными занятиями. Человек, вся жизнь которого проходит в выполнении немногих простых операций… обыкновенно становится таким тупым и невежественным, каким только может стать человеческое существо», – а затем предсказывает затухание достоинств рабочего класса, «если только правительство не прилагает усилий для предотвращения этого». [48]

Более того, он не только не противостоит деятельности государства как таковой, но и указывает на три задания, которые оно должно выполнять в обществе совершенной свободы. Во-первых, что неудивительно, ему следует защищать общество от «насилий и вторжения» других обществ. Во-вторых, оно должно обеспечить «хорошее отправление правосудия» для всех граждан. Наконец, третья обязанность государства – это обязанность «создавать и содержать определенные общественные сооружения и учреждения, создание и содержание которых не может быть в интересах отдельных лиц или небольших групп, потому что прибыль от них не сможет никогда оплатить издержки отдельному лицу или небольшой группе, хотя и сможет часто с излишком оплатить их большому обществу».

Говоря современным языком, Смит намеренно подчеркивает полезность общественных инвестиций в те проекты, что не могут быть выполнены частным сектором, – в качестве двух примеров он приводит дороги и образование. Вряд ли стоит говорить, что со времен Смита эта идея набирала популярность – достаточно лишь вспомнить о защите от наводнений, возмещении ущерба окружающей среде и фундаментальных научных исследованиях, – но сама идея, как и многое другое, является лишь неявным компонентом общего мировидения Смита.

Что ему действительно не нравится, так это когда государство мешает нормальной работе рыночного механизма. Его не устраивают импортные пошлины и поощрение экспорта, укрывающие промышленность от конкуренции законы и непродуктивные расходы государства. Все это препятствует эффективной работе рыночного механизма. Смит был избавлен от обсуждения вопроса, который спустя несколько поколений стал одним из самых болезненных для экономистов: выигрывает или проигрывает этот механизм от государственных попыток улучшить социальное обеспечение? Если не считать пособий самым бедным гражданам, во времена Смита ни о каком социальном обеспечении и речи не шло. Государство беззастенчиво блюло интересы правящих классов, и вопрос был лишь в том, кто – промышленники или землевладельцы – должен находиться в более привилегированном положении. Ни один вменяемый человек всерьез не задумывался о том, стоит ли рабочему классу участвовать в определении экономической повестки дня.

Главный злодей в системе Адама Смита не государство как таковое, но монополия в любых ее проявлениях. Он не питает никаких иллюзий: «Представители одного и того же вида торговли или ремесла редко собираются вместе даже для развлечений и веселья без того, чтобы их разговор не кончился заговором против публики или каким-либо соглашением о повышении цен». [49] И беда даже не в том, что подобные встречи предосудительны по природе своей – в конце концов, они только порождение человеческого эгоизма; к сожалению, они затрудняют нормальное функционирование рынка. Конечно, Смит был прав. Если рынок на самом деле способен производить наибольшее количество продуктов по самым низким ценам, то любая помеха его деятельности неизбежно приведет к снижению всеобщего благополучия. Если – как это было в те времена – ни один шляпных дел мастер во всей Англии не может прибегать к услугам более чем двух подмастерьев, а ножовщики в Шеффилде вынуждены довольствоваться одним, рынок вряд ли в состоянии продемонстрировать все, на что он способен. Если – а Смит был свидетелем подобного положения вещей – у нищих нет ни единого шанса покинуть свой приход и найти работу там, где она есть, рынок не в состоянии привлечь трудовые ресурсы туда, где они необходимы. Если, как во времена Смита, гигантских размеров компании обладают монополией на внешнюю торговлю, общество не может извлечь всю выгоду из дешевизны зарубежных продуктов.