Михаил Васильевич тяжело вздохнул и стал старательно заводить часы: если сирена ему не померещилась, и если ночное приключение не было элементом путаного, навеянного трудными дневными впечатлениями сна, от этого привычного механизма сейчас зависело очень многое.

Тела расстрелянных в механическом цеху бандитов побросали в контейнер для металлической стружки. Контейнер с помощью кран-балки погрузили на платформу заводского электрокара, и управляемый одним из бойцов импровизированный катафалк, завывая электромотором и щелкая контактами реле, укатил в сторону лабораторного корпуса. Здесь трупы поместили в полиэтиленовые мешки, перенесли в подвал и побросали в выдолбленную в бетонном полу неглубокую могилу, на дне которой уже лежали тела начальника службы безопасности Мамалыгина и однофамильца прославленного русского адмирала Ушакова. Компрессор с отбойным молотком уже увезли, мусор убрали, и на краю прямоугольной ямы теперь стояла только готовая к работе бетономешалка.

— Не нравится мне это, — не совладав с дурным настроением, сообщил подполковник Сарайкин командиру рейдеров, за которым ходил, как привязанный, не зная, куда еще себя девать.

— Что именно? — рассеянно переспросил Волчанин.

— Да вот это все. — Сарайкин кивнул в сторону ямы, на дне которой как попало, друг на друге, лежали продолговатые полиэтиленовые свертки. Пленка была бесцветная, полупрозрачная, и подполковник отчетливо видел, что на самом верху кучи лежит Шуня — лейтенант Шугаев, когда-то подававший определенные надежды на поприще оперативно-розыскной работы. — Льете кровь, как водицу. Вот уже и до моих людей добрались. Так и подмывает спросить: а когда мой-то черед?

Волчанин откровенно зевнул, прикрыв рот ладонью в беспалой перчатке.

— А ты спроси, подполковник, — внезапно перейдя на «ты», посоветовал он. — А я тебе отвечу: в свое время твое тебя не минует. Все там будем — кто-то раньше, кто-то позже. Но мне тебя мочить резона нет. Лишнего ты не знаешь — и хотел бы заложить, да сказать нечего. А эти, — он, в свою очередь, кивнул в сторону ямы, — ну что тебе в этих быках? Считай это просто дружеским подарком. Ведь, если подумать, так оно и есть. Акционера этого мутного они по твоему приказу прибрали и, если что, указать могли только на тебя — меня-то они отродясь в глаза не видели. А ты бы тогда на кого стрелки переводить стал — на меня? А кто я такой, как меня зовут и где меня искать, ты знаешь? Не знаешь. Вот и выходит, что крайний — ты. А меня с моими ребятами здесь, может, и вовсе не было. Может, под этими масками не мои хлопцы, а твои менты из патрульно-постовой — поди докажи прокуратуре, что ты не верблюд!

Бетономешалка с рокотом и чавканьем перемешивала густой, как тесто, раствор. Боец в комбинезоне с засученными рукавами легко оторвал от пола и опорожнил в испачканное присохшим цементом вращающееся жерло мешок щебенки, подождал немного и, поворачивая облупленный железный маховик, наклонил продолжающий вращаться оранжевый конус в сторону братской могилы. Первая лепешка жидкого бетона шмякнулась на полупрозрачный полиэтилен, скрыв от взгляда подполковника Сарайкина разрисованное кровавыми потеками лицо Шуни; боец повернул маховик еще на пол-оборота, и бетон сплошным потоком с хлюпаньем хлынул в яму.

— Вот и все, — поворачиваясь к яме спиной, сказал Волчанин и снова зевнул. — То ли были они, то ли не были… Помнишь, как Том Сойер и его приятели на острове в пиратов играли? Мертвый не выдаст!

Подполковник промолчал. Он не знал, кто такой Том Сойер: в школе этого не проходили (а если бы и проходили, что с того?), а привычкой читать книжки для собственного удовольствия он как-то не обзавелся, потому что не видел в таком времяпрепровождении никакого смысла. Ему были неинтересны все эти высосанные кем-то из пальца, никогда не происходившие на самом деле истории о приключениях никогда не существовавших людей. Это ведь просто сказки, а интересоваться похождениями Иванушки-дурачка и разных там зайчиков и белочек Сарайкин перестал раньше, чем научился читать. Жили они с родителями небогато и не сказать, чтобы счастливо, и разницу между сказкой и былью Толик Сарайкин в полной мере прочувствовал и оценил еще в том нежном возрасте, когда появление человека на городском пляже в костюме Адама не привлекает ничьего внимания.

Елки зеленые, вдруг подумал он, — да я же телевизор начал смотреть, только когда в милицию устроился! Потому и начал, что накопил и купил, а до тех пор я этот ящик только в чужих домах и видел. Дико ведь, если вдуматься — в наше-то время!.. А тогда казалось, что нормально, что так оно и должно быть…

Они вышли из подвала, слыша, как позади стучат и скрежещут, выскребая из бетономешалки остатки раствора, совковые лопаты.

— Ты сейчас домой или на службу? — щурясь на уже перевалившее зенит и начавшее заметно клониться к западному горизонту солнце, поинтересовался рейдер.

Сарайкин немного помолчал, обдумывая ответ.

— Знаешь, — сказал он, наконец, — я, пожалуй, здесь побуду, если ты не возражаешь. А то, боюсь, вы тут без моего присмотра такого наворотите, что мне потом только застрелиться и останется. Уж больно круто вы начали забирать!

— А под твоим присмотром, значит, не наворотим? — насмешливо уточнил рейдер. — Ладно, не дуйся, Анатолий Палыч, шучу. Ничего я больше не собираюсь наворачивать, и так уже наворотили более чем…

— Уж что да, то да, — непримиримо поддакнул Сарайкин.

— Но если хочешь, оставайся, — продолжал Волчанин. — И знаешь, что? Давай-ка мы с тобой выпьем, что ли!

— Чего? — слегка опешил не ожидавший такого поворота событий Сарайкин.

— Коньячку, — спокойно сообщил рейдер. — У Горчакова его целых три пузыря — два у секретарши в сейфе, а один прямо в столе — для личного, стало быть, употребления. Заодно и потолкуем. А то, если один останусь, усну непременно.

— Ну, и поспал бы, — с сочувствием, которого не испытывал, посоветовал Сарайкин.