— Остер — и на шашку, сказы были, и на мыслю, и на слово! Такому бы в атаманах больших ходить, так ведь нет, не примают!

— Э-э, атаманил он в молодых годах в Распопинской, недолго просидел, больно ершистый! С коннозаводчиками да с черкасней не поладил. Нашенский казак, мы про него тут все знаем.

Миронов говорил с крыльца долго. Вспомнил и про Парижскую коммуну, и про «Народную волю», как Василия Генералова, донского казака и студента, повесили с другими в крепости за попытку цареубийства. О Булавине, конечно, не забыл, про царские милости Петра Великого, казнившего Дон поголовно, спускавшего плавучие качели-виселицы с верховьев реки до самого Азовского моря... За что служили казаки белому царю — непонятно, служили они, точнее, России, потому что Россия — великая мать всему народу, а казаки — не что иное, как ее хваткие руки, готовые в любой час хоть на какую работу, а хоть бы и на кровавую сечу ради Отечества и свободы его в ряду других держав. На том стоим, братцы! Умирать не страшно, только бы за правду, за народное дело!

Миронов стоял перед народом, сняв парадную фуражку, и волнение иссушало и без того впалые его щеки, наполняло влагой глаза.

Тут на крыльцо взбежал телеграфист, за ним писарь окружного управления Щегольков. Запыхавшись, писарь протянул Миронову листок бумаги и крикнул в толпу, что получена срочная телеграмма из Питера от Временного правительства. Филипп Кузьмич заглянул в текст, выругался в полушепот и поднял руку с форменным бланком почты:

— Вот, дождались! В Питере раскрыт заговор монархистов-генералов, казаки! Из Петрограда нас обязывают арестовать на Дону генерала Каледина, а на Западном фронте — главковерха Корнилова! Митинг надо срочно распустить, граждане, и немедля выслать конвой за атаманом и его свитой. — Миронов оглядел площадь, как бы выискивая надежных себе помощников, и скомандовал властно, как в бою:

— Вахмистра учебной команды — ко мне!

Так они уж час, как за Пирамидой скрылись, теперя на Клетскую либо Перелазовские бугры мчат! — отозвались в толпе. — Лови их! Казаки ведь тоже!

— Догнать! — приказал Миронов.-— На конь!

Полусотня охотников оседлала копей, уже через десяток минут вырвалась на пыльный шлях за крайними дворами. Слышался удалявшийся топот, а старые казаки и служилые инвалиды, сбившиеся в кучки, крестились от страха и великого недоумения. Жухлое подошло время, если казачье воинство начало гоняться по степям за своим кровным атаманом! Хорошего тут ждать не приходилось. Старик Миронов шел домой один в великом смятении. Филиппа понесло с фронтовиками зачем-то в правление, как он сказал, революционный порядок наводить...

Погоня вернулась поздно вечером ни с чем: оказалось, Каледин в станице Клетской сменил лошадей... Ночью телеграфист принес в дом Миронова новое сообщение: на станции Белая Калитва казаки 39-го Донского полка вынесли решение арестовать атамана, проезжавшего в черте их станицы, но Каледин, кем-то предупрежденный, миновал Белокалитвенскую окружной дорогой. Миронов стал вдруг средоточием общего внимания и даже неофициальной властью в станице.

Он брился утром на кухне, когда началась новая размолвка с женой. Завтракал, не глядя на Стефаниду. В семье назревали полный разрыв, непонимание и вражда. И уже почему-то не было в душе никакого чувства и желания успокоить Стефаниду.

— Сегодня же буду проситься в полк, угомонись! — сказал он, исчерпав в себе последнее терпение.

— Так они тебя и пустили туда, изверга! — с досадой сказала Стефанида и, заплакав, ушла в спальню.

Окружной Рудаков принял Миронова с неприкрытой злобой, сказал, что насчет отправки Миронова в полк никаких приказов не поступало, он будет запрашивать Новочеркасск. Ясно, они не хотели выпускать его из рук в полковую массу... Св-волочи!

— Отправьте меня в полк немедленно! — закричал Миронов. — Вы думаете, я не понимаю, что это — не отдых, а домашний арест? Хотите, чтобы я обратился к населению станицы и растряс вашу подлую шайку, как в девятьсот шестом?! Немедленно заготовьте документы к отъезду!

И пошел собирать тарантас на станцию.

Выезжали под самый закат, на ночь глядя. Огромное кучевое облако, вызолоченное, словно большая царская корона, висело на закатном сиянии, медленно отплывая к югу. Там сгущалась красно-лиловая непроглядная мгла, обещавшая ночную грозу.

У крыльца и калитки гомонили казаки, уезжавшие вместе с командиром в часть. Кони стояли по ту сторону забора, подседланные, с переметными сумами, готовые к длительному переходу.

— Куда едем, Филипп Кузьмич, на Себряково или на Суровикино? — спросил урядник Шкурин, уже снявший повязку на глазу, лихой, но злонравный казачишка из полковой разведки.

— Думаю, лучше на Себряково, — сказал Миронов. — Объедем Новочеркасск стороной. Сейчас он нам не нужон.

— Лады! — сказал Фома Шкурин и усмехнулся едко. — В Новочеркасск мы опосля, с другой стороны заедем... всей дивизией! Верно?

Миронов молча посмотрел на него, потом вздохнул и пропаще махнул рукой. Казаки засмеялись.

Он вернулся в дом, побыл там немного и, выйдя за калитку, легко поднялся через стремя в седло. Первый раз в жизни жена не вышла проводить его в полк, сказалась больной. Казаки тронули от ворот в молчаливом раздумье, тихо, не торопя лошадей. У каждого было тревожно на сердце...

ДОКУМЕНТЫ

32-го Донского казачьего полка

Частная записка

командира полка полк. Моргунова хозяину офицерского собрания командиру 1-й сотни подъесаулу Дмитриеву

Дорогой Николай Дмитриевич!

На второй день по приезде Миронов организовал митинг казаков и, войдя в блок с Алаевым, сразу повел атаку свержения меня и захвата власти.

Цель блока Алаева с Мироновым: они хотят не только меня, но и всех нежелательных офицеров удалить из полка. Хорошо, если бы Вы с Максимовым разъяснили сотне авантюру этих наглоцов и прислали бы резолюцию. Пожалуйста, отнеситесь серьезно, оградите от этих хамов полк, в чем порукой Ваше благородство.