— Сдаваться думаете?

Другой, напряженный от волнения голос сорвался, глотнув сырого ветра:

— Миронов — с вами? Кха... ч-черт! Даем на раздумье три минуты!

Филипп Кузьмич нажал на спусковой крючок и полоснул короткой очередью прямо по голосам. Фома Шкурин включился в стрельбу без команды, но в лад. Сдвоенный лай пулеметов прожег сырое пространство, в кустах затихло. В треножной высоте прорезывались звезды, но их мало кто замечал. Миронов набрал побольше воздуха в глотку, сказал в дальнюю тьму спокойным командирским тоном:

— Станичники, слушай меня, говорит окружной комиссар и ваш бывший командир Миронов! — передохнул не спеша и заговорил внятно:

— Кто вас, недоносков, надоумил затевать братоубийство по родным куреням? В Галиции мало кровь лили? Нынче вы как предатели наскочили на станицу, вздумали ловить Миронова... Завтра я приведу карательный полк с батареей и начну рушить наши общие курени, поджигать соломенные крыши, расстреливать вас, дураков, а многих и пороть при отцах и бабах — это дело? Кому поверили и на что надеетесь?

Сначала никто не откликался — всех подавили пулеметные очереди, — потом дурашливый голос возразил с приличного расстояния:

— Пороть при Советах, Кузьмич, не положено! У вас по-другому...

— У нас по головке гладят за эти пакости! — вмешался в разговор Шкурин, готовый нажать на пулеметную гашетку.

Чуть со стороны, из-под навесистой вербы, кто-то проговорил злобновато и сипло:

— Не пугай, Филипп Кузьмич! Подтелков ваш вместе с Петрухой Алаевым кланялись вам с хутора Пономарева! С общей перекладины во чистом поле! И с вами так же будет, вот погодитя!

Начинался уже иной диспут. Миронов ответил тихо, стараясь сдержать гнев:

— Из Арчединской идет ко мне сотня урядника Блинова в полном составе. При мне два пулемета и шесть цинков с лентами! Сколько вас тут ляжет ради глупой затеи? Советую мирно разойтись по куреням, иначе объявляю войну!

В кустах молчали, он повторил громче, с накалом:

— Говорит окружной военком Миронов! Приказываю немедля оставить позицию и идти по домам! Чтоб после не каяться! Все! — снизив голос, добавил в сторону своего пулеметного расчета:

— Фома, давни на две коротких!..

Пулемет рявкнул дважды, очереди прошуршали в подлеске, прижали к земле тех, кто таился в отдалении. Выстрелов с той стороны не было.

— Вперед, — тихо приказал Миронов.

Теперь пулемет не снимали, катили по узкой тропе. Степочка Лисанов, держа винтовку наизготове, вырвался вперед, то и дело приседал на колено, ложился на мокрую землю, чтобы лучше разглядеть дорогу.

Через некоторое время позади, на приличном отдалении, бухнул одиночный выстрел... Видно, кто-то там не позволял казакам уходить с позиции, принуждал выполнять приказ полковника Голубинцева, а кто-то упирался, возражал, не хотел запутываться в этой ночной горячке и кутерьме.

— Ну вот, — засмеялся Миронов освобожденно. — Уже выясняют, дураки, кто у них там командир!

В хуторе Подольховском нашли хату председателя, растолкали хозяина. Престарелый урядник с лысым черепом не поверил сразу, что перед ним сам Миронов, мокрый и выпачканный в грязи, и что в округе мятеж. Но скоро проморгался, с руганью поднял ближних казаков, снарядили две пароконные брички. На самом рассвете выехали в сторону Зимняцкого хутора.

Когда рассвело, догнал их верхоконный казак на запаленной белоноздрой кобыле, поехал следом в десяти шагах, держа карабин поперек лошадиной холки. Кричал весело и бесшабашно:

— Товарищ Миронов! Погоди, не стреляй! Мы хорунжего Синюкова успокоили тама, чтоб меньше разорялся, ну и... кто разъехался домой, а половина таких, что рады б к тебе пристать! Бй-богу! Следом за мной идут, там их добрая полусотня!

Миронов ответил казаку, подпрыгивая на тряской езде — упряжка шла хорошей рысью:

— Хвалю за ухватку, полчок! И верю всей душой, но... до полной ясности лучше следуй на расстоянии! Туману всякого кругом много.

— Оно-то так... дело военное! — громко рассмеялся казак, запрокидываясь на куцем галопе и придерживая кобылу. — Но мы... с полным доверием к вам, товарищ Миронов!

«И все-то у них так... — с горечью подумал Миронов, оценив кровные стати кобылицы под казаком. — Чуть не по-ихнему — сполох! Бунт! Опамятовались — здравствуйте, товарищ Миронов... Горячий, дурковатый нрав, а сердце у каждого едва ли не детское... Вот и подумай, Миронов, как с ними быть. Когда они к тому ж не чужие, а свои люди!»

Совсем рассвело. Тучи уплывали к западном стороне, к задонским кручам, над которыми еще не утихомирились поздние, едва слышимые отсюда раскаты грома. Влажная песчаная дорога бежала зеленым займищем, туман истаивал и курился, проясняя дальние очертания кустов и деревьев. Верховой казак на белоноздрой кобылице послушно ехал на отдалении за бричками.