Шрифт:
(«Нет, я больше не верую в ваш идеал…»)
Но не только «праведная кровь погибших бойцов» смущает поэта, он думает и о себе, о своих «слезах» и мучениях: в новом мире ему станет жаль этих мучений, к которым он привык, в которых видит свою миссию, свое назначение:
Ведь сердце твое – это сердце больное – Заглохнет без горя, как нива без гроз: Оно не отдаст за блаженство покоя Креста благодатных страданий и слез.(«Томясь и страдая во мраке ненастья…»)
Больше того, герой Надсона иной раз упивается страданиями, видя в них свое превосходство над довольною и сытою толпой:
Пусть из груди порой невольно рвется крик, Пусть от тяжелых мук порой я задыхаюсь, – Как новый Прометей, к страданьям я привык, Как новый мученик, я ими упиваюсь!..(«Как долго длился день!.. Как долго я не мог…»)
Надсон предвидит, наконец, и такую возможность: ценою жертв, крови и страданий осуществлен «заветный идеал», но человека мучит «пронзающий вопрос»:
Для чего и жертвы и страданья?.. Для чего так поздно понял я, Что в борьбе и смуте мирозданья Цель одна – покой небытия?Этим вопросом кончается стихотворение с характерным названием «Грядущее», а начинается оно утверждением:
Будут дни великого смятенья: Утомясь бесцельностью пути, Человек поймет, что нет спасенья И что дальше некуда идти…Недоверие к будущему, разумеется, лишало надсоновского героя сил для жизненной борьбы – тем более, что в настоящем он постоянно сталкивался с безысходным противоречием между личными стремлениями и объективными законами жизни. Это противоречие было источником пессимистических настроений людей народнического поколения, оно же лежало в основе «субъективной социологии», утверждавшей возможность жить и действовать, не считаясь с законами объективной необходимости.
В. Г. Короленко, вместе с другими людьми своего поколения воспитавшийся в атмосфере народнического волюнтаризма, писал в своей восточной сказке «Необходимость» о том, что божество необходимости «признает своими законами все то, что решит наш выбор. Необходимость – не хозяин, а только бездушный счетчик наших движений. Счетчик отмечает лишь то, что было. А то, что еще должно быть – будет только через нашу волю… Значит, – предоставим Необходимости заботиться о своих расчетах, как она знает». [5] Внешне все это звучало более чем оптимистично, по существу же такое решение вопроса не могло устранить тревожных и печальных размышлений над фатальным несоответствием стремлений благородных мечтателей с ходом истории, не оправдывавшей их ожиданий и надежд.
5
В. Г. Короленко. Собрание сочинений, т. 2. М., 1954, стр. 388.
В стихотворении «Червяк, раздавленный судьбою…» (1884) Надсон с горечью и болью говорит о трагедии людей, «в бессильном озлобленьи» стремящихся повернуть к лучшему жизнь «толпы», которая идет своим путем, «как шла доныне». «И гаснет крик мой без следа, Крик вопиющего в пустыне!»
К этому прибавлялась еще трагическая тема бездушной природы, которая чарует человека своей красотой и одновременно подавляет его своей холодностью и безразличием.
Есть что-то горькое для чувства и сознанья В холодной красоте и блеске мирозданья…(«Не знаю отчего, но на груди природы…»)
И эта горечь заставляет больную мысль современного человека биться «над неразгаданным вопросом бытия»:
Зачем ты призван в мир? К чему твои страданья, Любовь и ненависть, сомненья и мечты В безгрешно-правильной машине мирозданья И в подавляющей огромности толпы?(«Случалось ли тебе бессонными ночами…»)
К тому же в сердце человеческом живёт «всем врожденная способность примиренья», а
…жизнь еще вокруг так чудно хороша, И в ней так много благ и кроме гордой воли!..Эта особенность человеческой души и есть самый страшный враг свободы, «страшней насилия, страданья и гоненья» («Есть у свободы враг опаснее цепей…»). Герою Надсона кажется иной раз, что борьба за свободу, за социальные преобразования, за счастье мира противоречит коренным свойствам человеческой природы. И если над его душой властно «мирящее искусство» и «красота» ему «внятна и нечужда», – ему не в чем упрекать себя («Не упрекай себя за то, что ты порою…»).