Лишь Жажда объединяет нас. Сломленные и уставшие, мы сплетаемся, точно побеги ядовитого плюща. В темных сырых комнатах мы жмемся друг к другу, чтобы на мгновение забыться, беззвучно вымолить прощения у тех, кого не спас, и провалиться в глубокий, болезненный сон. Но и он не оградит тебя от вечного стремления насытиться. Просыпаясь ночами, ты будешь тянуться к теплу чужого тела в мимолетной надежде обрести покой, которого не существует.
Сонаш прижался ко мне в отчаянной попытке избавиться от терзавшей его боли. Уже прошло время кормления, и постепенно дрожь охватывала угловатое бледное тело, поднимаясь все выше, сжимая стальной рукой горло. Я не знаю, сколько еще он сможет терпеть. Время неумолимо близится к рассвету. Придется встать и отправиться на охоту. Дадут ли нам несколько глотков крови, прежде чем отпустить в лес? Будут ли старейшины благосклонны?
Хотелось ответить утвердительно, но страх не давал это сделать.
Мы - прислуга.
Нас легко заменить другими молодыми эльфами. Не такими истощенными и не задающими вопросов. Пока еще сочными, точно спелые плоды лисьего дерева, не иссушенными Жаждой.
Но и они скоро утратят блеск их сил.
Через несколько лет от меня потребуют потомство. Чтобы восполнить потери, как они часто говорят. Чтобы заменить убитых на охоте. Зажмурившись, я стискиваю кулаки, чувствуя, как из самых дальних уголков моего сознания рвутся наружу болезненные, горькие слезы. Сонаш чувствует резкую перемену. Перестает всхлипывать и приподнимается на локте, всматриваясь в мое перемазанное грязью и слезами лицо. Он весь - точно призрак. Тонкий, будто шелковое покрывало. Взгляд давно утратил ту живость, что я заметила при первой встрече. Но тело не утратило эльфийской силы.
– Не плач, Ирида,- узкие ладони обхватили мое лицо.
– Мы всегда справлялись. Справимся и на этот раз.
Обхватив Сонаша руками за шею, я не смогла сдержать рыданий. Усталость и злость навалились на плечи, и этот груз оказался слишком тяжелым, чтобы продолжать нести его изо дня в день со страхом не дожить до нового рассвета.
Истощенные и раздавленные, мы могли подарить друг другу лишь болезненное тепло и мимолетное облегчение. Я знала, что через час оцепенение снова охватит его, и он будет льнуть к моей спине в ожидании приказа собираться для очередной вылазки в лес.
Но сейчас, сжимая друг друга в объятьях, мы забылись спокойным сном.
***
Я хотела бы сказать, что этот сон не пугает меня, но боюсь уличить саму себя во лжи, которую не терплю.
Стоя на парапете, над отвесной пропастью, я хотела бы сказать, что там не так уж и высоко, но от страха отнимается язык, точно его приморозили к небу. Я не чувствую привычного дыхания Жажды, не ощущаю ее огненного прикосновения. Над пропастью все мои сомненья исчезают. Разум очищается, точно я готова к новому рождению, которое вот-вот свершиться, осталось лишь сделать крошечный шаг в пустоту. Объятья тьмы раскрываются, приглашая меня, побуждая перешагнуть последнюю черту.
Ветер не касается одежды, не скользит по коже, огибая меня, точно я заразна. Вестник ужасного недуга, способного осквернить и его одним лишь прикосновением. Раскидывая в стороны руки, я не чувствую воздуха, которым должны наполниться легкие. Он исчез, точно его и не было никогда, на этой невообразимой высоте.
Шагнув вниз, я слышу, как кто-то выкрикивает мое имя, но не хочу, чтобы падение останавливалось.
"Не спасай меня".
Это было бы разумно - избавить мир от последнего светлого.
Почему бы и нет?
***
Падение всегда заканчивалось пробуждением. Сны странно устроены. Они не дают тебе посмотреть на изломанное тело на дне ущелья, чтобы удостовериться, что там, в зыбкой реальности твоего воображения, ты мертв.
Сонаш все еще спал. Если это болезненное окоченение можно назвать сном. Чуть наклонившись, я удостоверилась, что он все еще дышит.
Пришло время охоты, но я отказывалась его будить. Растягивая минуты, я медленно оделась, пристегнула к поясу катар. Его тяжесть придала мне уверенности, отогнав на несколько драгоценных мгновений Жажду, готовую в любой момент вонзить когти боли в мое сердце.
Откинув со лба прядь светлых волос, я коснулась плеча друга. Шепот, горячий и острый, точно игла, пронзил затхлый воздух нашего жилища.
– Время охоты. Нам пора идти.
***
– Эйши охотится сегодня?
– удивленно спросила я.
Сонаш выглядел не менее озадаченным и испуганным, отчего его светлые голубые глаза потемнели, как море перед грозой. Старейшины велели взять с собой его сестру, которая едва вошла в возраст охотника.
Тонкокостная, высокая и сильная, она могла бы стать лучшей, но была слишком молода. Не свойственные эльфам огненные кудри обрамляли угловатое лицо, отчего многие сторонились ее. Она находила утешение лишь в моей комнате, когда плакала, уткнувшись лицом в колени и захлебываясь словами пыталась выплеснуть все, что залежалось за закрытой дверью сильного, но все еще не окрепшего духа.
Я никогда не говорила, что она совершенно не похожа на брата.
Кто-то поговаривал, что они и не родные вовсе, а мать принесла ребенка из лесов и воспитала, как своего. Что он порождение лесного духа, или, что еще отвратительнее, демонического племени.
Говорить могли все, что их душам угодно, но подтвердить или опровергнуть слухи было некому. Родители Эйши и Сонаша давно погибли в лесах.
– Я рада, что иду с вами, - беззаботно заявила эльфийка, поигрывая двумя клинками тонкой эльфийской работы. Это оружие досталось от матери, и ее имя было выгравировано на серебристой глади, как напоминание, кому оно принадлежит.