Двойное шаманство

Аннотация

Рассказ о том, как тунгусы разуверились в могуществе и русского попа, и своего шамана. Журнал «Сибирские огни», №6, 1932 г.

Annotation Рассказ о том, как тунгусы разуверились в могуществе и русского попа, и своего шамана. Журнал «Сибирские огни», №6, 1932 г. Ис. Гольдберг 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. notes 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Ис. Гольдберг Двойное шаманство 1. Когда монастырцы на сходе постановили закрыть церковь и выселить попа из крытого железом нарядного дома, отец Власий не сразу понял в чем дело. — Это как же? — нелепо спросил он в сельсовете, получив бумажку о немедленном выезде из дома. — Куда же я с матушкой своей да с детьми? — Очень просто! Ищите себе новую фатеру! А лавочку вашу мы законно и напрочь закрыли! — Лавочку! — обиделся Власий. — Храм божий. Место богослужения христиан православных... — По вашему храм, а по-нашему лавочка! Власий в огорчении и тревоге обошел старых своих монастырских прихожан. Он принес в избы крестьян жалобы и охи. Он встретил у старух и кой у кого из пожилых крепких и запасливых мужиков унылое сочувствие. И на охи его и сетования в иных избах посыпались причитания: — До чего дошло! Господи, до чего дошло!.. Но ни жалобы Власия, ни причитания старух не помогли: пришлось попу покинуть обжитый, удобный и просторный дом и переселиться в хибарку на краю села. А над церковью в погожий день завозились ребята: они вскарабкались на колокольню, с колокольни на луковку крыши и сняли кресты. Так Власий и остался не при чем. 2. Монастырское вклинилось в самую тайгу. С хребтов набегали на село лесные неумолчные шумы. С хребтов текли таежные запахи. С хребтов в положенное время выходили с промыслом, с пушниной тунгусы. И в прежнее привольное для купцов время Власию жилось богато и весело. Тунгусы приносили подарки богу и его приказчику, тунгусы оставляли на кухне у Власия бунты белки и лисиц, и горностаев и всякую иную пушнину. И матушка, жена Власия, попадья, ходила в лисьей шубе, дородная, важная, степенная, внушая тунгусам страх и уважение. Матушка командовала и распоряжалась приемом подарков. Она ревниво наблюдала за тем, чтобы бог и батюшка не были обижены. Она рылась в приносимой пушнине и покрикивала: — Ты что богу самое худое суешь? Ты зачем синявок притащил? Неси, неси обратно! Давай сюда выходных [1] получше! Не гневи бога! Бог все знает, он накажет, коли ты его обманывать будешь! Тунгусы пугались, и смущенно меняли подарки: подставляли попадье сумы, она рылась в них и отбирала то, что ей нравилось. Богато и весело жилось Власию в прежнее время. Но пришла революция, и Власию стало туго. Церковь закрыли, а пушнину тунгусы понесли в кооперацию. И ко всему этому прибавилось еще и то, что тунгусы перестали бояться бога. Бог жил в церкви. Тунгусы крепко знали об этом. Бога нельзя было трогать. И дом его, куда тунгусы входили с трепетом, задыхаясь от страшного запаха ладана и пугаясь яркого мерцания свечей пред иконами, был неприкосновенен. Туда можно было входить, сняв шапку и сохраняя молчание. Там нельзя было курить и разговаривать. Там нужно было только кланяться, да тыкать себя в лоб и в грудь странно и неудобно сложенными пальцами. Бог был страшен. И дом его был тоже страшен. Но однажды тунгусы, войдя в деревню с промыслом, не нашли попа на его месте, а в церкви, в божьем доме, увидели необычайное: там шумела и распевала веселые песни молодежь. Там вместо икон висели по стенам раскрашенные картинки и рдели яркие красные полотнища, на которых белыми буквами было что-то написано. Тунгусы изумились. Тунгусы сначала испугались. Как же это так? Разве это можно? Разве бог, сердитый и страшный оксари [2] , не накажет за это? Не напустит беду, огонь, болезнь? Ребята затащили тунгусов в церковь, которая вовсе и перестала быть церковью. — Идите, товарищи, сюда! Идите, не бойтесь! Ребята обступили тунгусов и начали им рассказывать почему и зачем закрыта церковь. И ко всему этому ребята предложили: — Давайте, тунгусы, ехондрить [3] ! Попляшем, попоем!.. Уходя в тайгу, тунгусы в этот раз несли с собою изумление: — Совсем не страшно стало в церкви, когда выгнали оттуда оксари! Совсем не страшно!!.. 3. В те времена, когда Власий был в силе, когда на селе был урядник и когда по праздникам, облаченный в сияющие ризы, поп возвышался в церкви и в жизни над всеми, Власий, презирая тунгусов и считая их полулюдьми, полузверями, больше всех не любил шаманов. О шаманах он не раз писал по своему начальству: «Считал бы богоугодным и полезным делом запретить идолопоклоннические, бесу угодные радения сих знахарей и сомустителей душ... И как в рассуждении искоренения оного шаманства великий труд и большие препятствия существуют вследствие того, что радения свои они и жительство имеют в глухой тайге, то предлагал бы шаманов поарестовать и препроводить в уезд. И тем положить конец вредным их действиям на темные умы дикарей тунгусов...». Писания Власия по начальству оставались безрезультатными. Начальство, видимо, не так уже боялось шаманов, как Власий. Власий разъярялся, и когда тунгусы выходили в село, вел с ними грозные беседы о шаманах и стращал, что те, кто будут обращаться к шаманам, пострадают и в этой и в загробной жизни. Тунгусы вздыхали, слушая Власия. А возвращаясь в тайгу, звали шамана и просили его, что б он отвратил от них беды и несчастья, которые сулил им русский шаман. И шаман принимался скакать, плясать, бить в бубен и звонить побрякушками, которыми была обвешана его одежда. Шаман принимался бороться с русским шаманом и его духами и чертями, с его богом. Власий однажды встретился с шаманом. Тот вынес пушнину купцу и сидел на корточках в лавке, покуривая и посматривая по сторонам. Власий зашел в лавку, и купец, усмехнувшись, хитро и угодливо сказал: — Вот, батюшка обратите внимание, Ковдельги это, большущий шаман! До этого Власий никогда не встречался с шаманами. Он нахмурился и внимательно оглядел тунгуса. Тот ничем не отличался от других тунгусов, ничего ни в его наружности, ни в одежде не говорило о том, что он шаман. Только волосы на голове были длинные, почти такие же длинные, как у самого Власия. Власий рассердился и накинулся на тунгуса: — Ты, дикарь! Ты почему не встаешь, а сидишь, как барин, когда духовное лицо при тебе появляется? Ковдельги, смущенно усмехаясь, встал и исподлобья взглянул на Власия. Взгляд у шамана был недобрый, неотрывный, пронзительный. У Власия сердце закипело негодованием и обидой: — Шаманишь?! Беса тешишь?.. Православных отвращаешь? Вот я напишу начальству, что б тебя арестовали! Будешь знать!.. Пошел прочь!.. Шаман опустил глаза и попятился к дверям. Лавочник всполошился. — Батюшка, — почтительно, по настойчиво и почти властно сказал он, — он ко мне за покрутой [4] . У его дело ко мне. Гнать его не надо! Власий понял свою ошибку, махнул рукою и ушел из лавки. Но потом где бы он ни встречался с шаманом, он обрушивался на него бранью и угрозами. И старался делать это особенно тогда, когда вблизи были свидетели. А крестьяне посмеивались, и были среди них такие, которые по-своему объясняли гнев и ярость Власия против шаманов: — Попу, ребята, шаман чистый убыток! Тунгус как делает? Он в деревню придет, попу гостинца тащит, а у себя в лесу шамана одаривает!.. Вот поп и смекает: пошто, мол гостинцы шаману текут, нужно бы, чтоб и шаманов пай в поповский карман попадал! Мужики смеялись. Но смеялись втихомолку, так, чтобы поп не услыхал, что б до попа не дошло. 4. Выгнаный из хорошего дома, лишенный церкви и власти, Власий присмирел, испуганно затаился, спрятался от людей. Он закрылся со своей попадьей в нанятой у старика богомольного пустой половине пятистенного дома. Его перестали встречать на деревне, словно исчез он из Монастырского. Но бабы богомолки шныряли к нему, посещали его матушку, носили изредка то яичек, то сметаны, то свежинки-убоинки. И Власий тихо и настороженно существовал. А жизнь становилась все сложнее. Жить Власию делалось все туже и неуютней. Попадья ныла и плакала. Достаток в доме был никудышным. Нечего было сладко и сытно поесть, не на что стало заводить обновок. Без остатку исчезло былое приволье. Попадья надумала: — Отец, ты бы вышел к тунгусишкам! Мало ли там тобою крещенных! Неужели не будет от них благодарности?.. Выйди, отец! Власий слушал попадью, хмурился и соображал. Власий понимал, что попадья говорит дело. И надо было только обдумать хорошенько, как все это лучше сделать. Наконец, Власий обдумал и сообразил. И в раннее зимнее морозное утро выехал он с давнишним своим приятелем, умным и хитрым тунгусником Макаром Павлычем к тунгусским стойбищам. Макар Павлыч, которого новая власть тоже здорово пощипала, учил Власия: — Мы, отец духовный, попробуем перехватить тунгусишек прежде госторгов этих самых. Госторги спят себе да ожидают, чтоб тунгусы пушнину имя в теплое местечко сами привезли, а мы к тунгусам навстречу! Ха! У Макара Навлыча сноровка с тунгусами дело вести была давнишняя и испытанная. И Власий верил ему и во всем здесь полагался на него. Макар Павлыч прихватил с собою в нарты пару сум с каким-то добром. У Власия наскреблось немного спичек, кирпич чаю. Попадья сунула бутыль домодельной настойки. — Угостишь! — сказала она. — Угощенные они подобрее да побогобоязненней будут! И вот, крадучись, что б соседи не заметили да что б разговоров лишних не было, пустились они в путь. Привычной дорогой пустил Макар Павлыч коня. В этих местах знал мужик каждую ложбинку, каждый распадок, каждую елань. Сколько раз бывал он здесь раньше! Сколько раз этой самой дорогой ездил он за тунгусским промыслом! Памятна ему эта дорога. И оттого кряхтит он сердито и в ругани отводит сердце против порядков новых, против власти новой: не стало ему нынче ходу, приходится вот теперь воровски, с оглядкой к покручникам пробираться. Ругался Макар Павлыч, а Власий вздыхал, закатывал благочестиво глаза и поддакивал: — Страшные времена! Ох, господи, страшные времена! 5. К тунгусскому стойбищу Макар Павлыч с Власием добрались в еще раннюю пору. На заснеженной полянке выставилось три чума: три семьи остановились тут перед выходом в село. Над чумами курились дымы. На полянке с лаем бесновались собаки. Где-то меж деревьями мелькали отдыхающие олени. Макара Павлыча и Власия тунгусы встретили так, как встречают в тайге неожиданных прохожих. Их завели в чум, с ними приветливо и радушно поздоровались, у них расспросили о дороге, о здоровье, о новостях. Их угостили чаем и жареной сохатиной. Макар Павлыч разглядел среди тунгусов, набившихся сюда, в чум, где они остановились, своего старого покручника. — Здорово, Савелий! — обратился он к нему, как к самому близкому приятелю. — Здорово, друг! Вот к тебе в гости приехал я с батюшкой... Люблю тебя, милый! Очень ты справедливый человек. — Здорово, здорово! — обрадовался Савелий. — Я тебя тоже шибко люблю! Пей, друг, чай! Ешь сохатину! Ешь! Не жалко! Власий уселся на почетное место у камелька и пододвинул к себе свою суму. Перекрестившись, он достал взятый в дорогу хлеб, мешочек с солью и матушкину бутыль с настойкой. Он поглядел на свет на бутыль, вытащил пробку и налил пахучего напитка в маленький стаканчик. Макар Павлыч наклонился к нему и шепнул: — Савелке налейте полный, а другим можно и по половиночке! Власий кивнул головой и протянул налитый до краев стаканчик Савелию. Тунгус осторожно взял стаканчик, от удовольствия зажмурился и прежде чем выпить вежливо проговорил: — На угощеньи спасибо! Шибко спасибо! Стаканчик обошел всех тунгусов. Все пили и благодарили за угощенье. Все пили и жадно поглядывали на бутыль. Но Власий, налив всем по одной, да притом еще и не полной, тщательно закупорил бутылку и спрятал ее в суму. Тунгусы вздохнули. Савелий покосился на батюшкину суму и прищурил глаза. — Давно, ох, давно не пили! Перестали разве ее делать теперь? Пошто в лавках нету! Пошто у новых купцов не стало ее? — Пошто? — насторожились тунгусы и потянулись жадными взглядами к Макару Павлычу, к Власию. Макар Павлыч тихонько толкнул Власия в бок: молчи, мол. — Делать ее не перестали, нет! — объяснил он. — В городах ее самым любезным делом выгоняют да в продажу пускают. А вот сюды, вам не допущают ее. Жалеют для вас новые купцы. Не любят вас... Не душевные они к вам... — Ух! Плохо! — закачали головами тунгусы. — Плохо! Но кто-то один, помоложе, просунулся из-за спин и, вынув трубку изо рта, осторожно запротестовал: — Худо от нее! Вот от этого ее и не допускают сюда... Худо! Разве мало прежде наших людей вред от нее получали? Много! У меня отец замерз в тайге. Много-много выпил ее, одолела она его, он и застыл, как строганина, как расколотка... [5] Тунгусы сканфуженно вслушались в слова молодого. Макар Павлыч и Власий беспокойно заерзали на песте. — Откуда этот? — тихо спросил Макар Павлыч Савелия. — Кто его этак-то научил? — Летом он с вашими, русскими людьми по тайге ходил. В стекла люди смотрели, камни отколачивали от хребтов, землю копали. С ними он ходил! Слова он разные знает! Много-много!.. Макар Павлыч мотнул головой и крякнул. — Эх, милый ты человек! — весело и приветливо обратился он к молодому. — Да ведь вред-то от вина только тому, кто его жрет без пути! А кто ежели в охотку, да после охоты выпьет, то какой же вред?.. Если б был прямой от него вред, рази в городах допустили его пить? Нет! А то русским, нам, скажем, можно, а вам, тунгусам, запрет! Почему? — Почему? — всколыхнулись тунгусы. — Да, да! — подтвердил Власий и подумал. — «Ах, хитрая бестия этот Макар Павлыч! ловкач!». А Макар Павлыч, окрыленный своим красноречием, расписывал дальше: — Как же это можно, что б не выпить! Бродите вы, бродите по тайге, намаетесь, идете по домам, вот тут бы согреться, повеселиться, а согреву-то нету!.. И промысел хороший, а спрыснуть его нечем... Эх, друзья!.. И меняя тон он сразу перешел к тому, что его больше всего занимало, — а как нонче промысел, как добычи? Тунгусы вперебой ответили: — Ходили хорошо! — Белка шла ладно!.. Лучше прошлого года добыли!.. — Вот! — огорчился Макар Павлыч за тунгусов. — Добыча у вас, слава богу, — а сдадите ее по-сухому, зря... Савелий оглядел своих сородичей и придвинулся к Макару Павлычу. — Друг! — заискивающе сказал он. — Ты не с товарами ли? У тебя нет ли ее с собою? — Да как тебе, Савелий, сказать, — начал было Макар Павлыч, но остановился: снаружи всполошенно и заливчато залаяли собаки. — Кого это принесло? Савелий поднялся и вынырнул из чума. Роудужный полог [6] откинулся и в чум вошел гость. Власий пригляделся к нему и узнал шамана Ковдельги. 6. Тунгусы весело встретили прибывшего. Ему уступили место у камелька. Он, скинув парку [7] , оглядел всех, увидел Макара Павлыча и Власия и потянулся к ним с рукою. Власий брезгливо сунул ему ладонь лодочкой и стал пасмурным. Макар Павлыч улыбнулся, понаблюдав за попом. — Ничего, батя! — успокоил он Власия. — Этот нам не помеха! Ковдельги вытащил трубку и старательно раскурил ее. У камелька ненадолго протянулось молчание. Тунгусы чего-то сосредоточенно ждали. Савелий смущенно замигал глазами, словно в глаза попала вихревая пыль: — Мало-мало шаманить надо! — поделился он тихо с Макаром Павлычем. — Парнишка тут шибко захворал. Горит! Макар Павлыч хлопнул его по коленке и засмеялся: — Ну, фарт теперь этому парнишке! Шаман его будет настовать [8] да и наш батя вымолит ему здоровье!.. Здорово пофартило вашему стойбищу! Власий услыхал неладпое и наклонился к Макару Павлычу: — Об чем это? — Обождите, отец Власий! — остановил его Макар Павлыч. — Сурьезное дело. Стоющее дело подходит. — Сумлительно мне что-то, — огорчился поп. — Не по душе мне, что шаман сюда притащился. Нельзя ли его отпугнуть? — Что вы, что вы?! — замахал руками Макар Павлыч. — Всю музыку этим спортить можно!... Говорю, не помеха он нам! Между тем кто-то из тунгусов вышел из чума. Савелий присмотрелся, разглядел, что Власий помрачнел, и залебезил: — Угощайся, друг! Угощайся! Пошто плохо ешь? Ешь! Сохатина жирная! Власий отодвинул от себя еду: — Благодарствую... Сыт. А теперь вот и господу богу помолиться можно. Он встал на ноги, выправил из-под бороды брякнувший на цепочке крест и широко перекрестился. Макар Павлыч вскочил и толкнул Савелия. Савелий и вслед за ним другие тунгусы встали на ноги. Шаман нехотя последовал примеру остальных. Высокий тенорок Власия выплеснул к узкому прорыву вверху чума привычную скороговорку молитвы. Помолился Власий быстро. А помолившись, деловито спросил: — А где болящий? Макар Павлыч быстро и угодливо переспросил следом за Власием: — Парнишка-то хворый в каком чуме? Тогда шаман, угрюмо сверкнул глазами, глухо вмешался: — Шаманить буду... Звали меня. Злую болезнь выгонять буду. Тунгусы смущенно переглянулись. Забеспокоился и Савелий. Но Макар Павлыч быстро нашелся. — Стойте! — крикнул он. — Порядок должен быть. А по порядку как выходит? по порядку вот этак: кто первый сюда приехал, тот и станет первый мальчишку обихаживать. А первый тут отец Власий! — Ох, неладно вы так-то! — запротестовал Власий. — Как же вы священнослужителя православного на одну доску с шаманом ставите! — Помолчите, батюшка! — вполголоса огрызнулся Макар Павлыч. — За делом мы сюда притащились, ай нет? Власий примолк. На тунгусов резонное заявление Макара Павлыча подействовало. Савелий обрадовался. — Вот-вот! хорошо! Пусть оба настуют парня! Ковдельги, шаман, что-то опасливо и настороженно проворчал. В чум в это время возвратился тунгус, который вышел еще до того, как Власий помолился. Вошедший, нерешительно топчась у самого входа, растерянно поглядывал на шамана, на попа, на Макара Павлыча. — Бойе [9] , — обратился к нему Савелий, — твоего парня батюшка выхаживать будет! Хорошо! — Православной религии священник! вот кто! — внушительно поддержал Савелия Макар Павлыч. — А шаманить после! Потом! — прибавил Савелий. 7. Когда переходили в тот чум, где лежал больной мальчик, Власий сокрушенно пенял Макару Павлычу: — А все-таки сумлительно мне это обстоятельство! Негоже мне шаманству, идолопоклонству ихнему потакать! Как духовному лицу негоже! — Отец Власий! — внушительно и непреклонно заявил Макар Павлыч. — Коли ежели вы совместно со мною в дело, в пай, значит, пошли, то соблюдайте обчий наш интерес! Не портите камерции! В чуме, где находился больной, было полутемно. Мальчик лежал на груде оленьих шкур, прикрытый меховой рухлядью. Возле него, испуганно вглядываясь в его горящее жаром лицо, сидела тунгуска. Хозяин чума прошел к больному, к женщине, к камельку. Он подбросил дров и огонь вспыхнул ярче и веселее. Власий сразу стал деловитым и властным. Он вытащил из узелка, который принес с собою, всякие принадлежности для богослужения. Он укрепил в изголовьи больного два восковых огарка и зажег их. Он встал посреди чума и передал Макару Павлычу маленькое кадило. Над больным, над тунгусами, над камельком сладко и чадно запахло ладаном. Слова молитвы, пугая тунгусов, взметнулись под покатыми стенками жилища. Власий молился недолго. Он отчитал пару-другую молитв, напустил полный чум дыму. Он прикоснулся к губам мальчика крестом, заставил всех тунгусов приложиться к нему. И кончив с привычным и давно надоевшим, сказал привычное же: — Ну, уповайте на господа бога и на милость его! Тунгус, отец больного мальчика, подошел поближе к мальчику и пристально вгляделся в него. Он словно высматривал, какое облегчение, какую помощь принес больному русский шаман. — Встанет? — спросил он. — Уйдет болезнь? Перестанет жечь его? — С одного разу, может, не поправится, — поспешил с ответом Макар Павлыч. — Молиться шибко надо! Ковдельги, шаман, выждав пока Власий складывал свои пожитки, с беспокойством и тревогой приблизился к больному. Ковдельги жадно оглядел мальчика, пощупал его лоб, потрогал его за руку. — У! — качая недоверчиво головой, сказал он. — У! Горит!.. Харги [10] из него не вышли! Харги надо гнать! У Власия закипела злоба на шамана. Но Макар Павлыч был на-стороже. Макар Павлыч посоветовал: — Ступайте, отец Власий, в тот чум, к Савелке. Ступайте, а об деле я поговорю! И он почти силой выпроводил попа из чума. И когда поп вышел, Макар Павлыч приступил к делу. — Молиться шибко много надо! — заявил он отцу больного. — Сам видишь, какая сильная болезнь парнишку схватила!.. Батюшка вот помолился, свечки дорогие жег, ладаном курил, а ладан, он в большущей теперь цене! Большой убыток батюшке от молитвы! Надо батюшку отдарить. Гостинцы батюшке надо приготовить. Вот за одно моление да еще раз будет он молиться, за все сразу и отдаривай! Тебя Овидирь звать-то? Тунгус кивком головы подтвердил. — Ну, Овидирь, не скупись! — продолжал Макар Павлыч. — Спасай сына, охотника, не жалей гостинцев! Овидирь взглянул на сына, поглядел на Ковдельги, опустил голову и вздохнул. — Спасать надо! — согласился он. — Батюсска шаманил, гостинца надо. Ковдельги станет шаманить, тоже гостинца надо. Много. Много надо, а белки разве много у меня? Ковдельги сверкнул глазами: — В парне сильные харги сидят! Шаманить надо сильно! Я буду шаманить много! — Он будет шаманить много! — подтвердил Овидирь и снова вздохнул. Макар Павлыч рассердился: — Ты что же это равняешь православное, христианское богослужение с шаманством? Ты не дури! Батюшкина молитва крепка, она подействует! А шаманство твое, оно, брат, может, ни к чему! Ты не равняй!.. Батюшку ты обижать не смей. Приготовь гостинец настоящий, а не так себе, не пустяк какой! Овидирь молчал. Макару Павлычу пришлось поспорить, покричать. В конце концов вышло так, что они втроем, он, Овидирь и Ковдельги, досыта накричались и наспорились и все-таки пришли к какому-то соглашению. Потому что, когда Макар Павлыч пришел в Савельев чум, то следом за ним Овидирь нес охапку белок. Положив ее пред Власием, тунгус сказал: — Гостинца, бятюсска... Бери! 8. Ни Макар Павлыч, ни тем более Власий не пошли посмотреть, поприсутствовать при шаманстве, которое Ковдельги начал сразу же после батюшкиной молитвы. Макар Павлыч был занят: он рассортировал свои товары и соображал, что и как на них выменивать. Власий поглядел на его добро и завистливо вздохнул: — Наберешь на это и все, Макар Павлыч, пушнинки! Не зря твои хлопоты. — Да и вы, отец Власий, в накладе не останетесь! — успокоил попа Макар Павлыч. — Давайте сюда ваш запасец, заодно и сменяем! Власий неохотно и после некоторого раздумья передал Макару Павлычу свои товары. У Власия не было большого доверия к своему компаньону. Макар Павлыч понял это, но не обиделся и успокоил Власия: — Менку-то при вас буду делать. Доглядывайте. — Да я ничего... — сморщился Власий и отвел в сторону глаза. Когда пали сумерки и подкрался долгий зимний вечер, Макар Павлыч собрал тунгусов в один чум, к Савелию. — Вот у меня тут, — сказал он, разворачивая и раскладывая товары, для друзей остаточки имеются. Кончил я торговать, больше не буду, тяжело. Жалко мне вас, друзья, кто теперь покручать вас станет! Отощаете вы, страсть! Ну, пользуйтесь напоследях! Тунгусы придвинулись к товарам и стали выбирать себе каждый, что ему нравилось. Макар Павлыч следил за ними и назначал цену. Некоторые тунгусы вышли из чума и вернулись с белкой. Один принес хорошую лисицу. Макар уцепился за выходной, сверкающий мех лисицы. К этому же меху потянулся и Власий. — Обождите, отец Власий, — нахмурился Макар Павлыч. — Дележ опосля, а теперь надо собча все делать. И снова Власий примолк и сдался. Они поторговали до тех пор, пока все, что ни привезли с собою, но перешло к тунгусам. А когда не осталось товаров, а тунгусы все еще несли пушнину, Макар Павлыч подмигнул Власию, шепнул ему пару слов, и Власий вытащил свою бутыль. Стаканчик пошел по рукам. И за каждый стаканчик батюшке, отцу Власию тунгусы выдергивали из бунтов [11] по несколько белок. К концу мены в чум пришел Ковдельги, шаман. Он осмотрелся, увидел бутыль возле Власия и ласково прищурил глаза. — Холодно! У, холодно! — сообщил он. Макар Павлыч засмеялся и хитро подмигнул Власию. — Тащи гостинец, угостим! согреем! — посоветовал он шаману. — Тащи! Тебе за мальчишку дали ведь! Ты богатый! Ковдельги почесал в голове и нерешительно помялся. — Гостинец... — неуверенно сказал он. — Мало у меня... — Ну, поищи! — подстрекнул Макар Павлыч. А, обратившись к Власию, почти властно заявил: — Угостите его, батюшка! Жадно выпив стаканчик матушкина напитка, Ковдельги вытер губы ладонью и радостно засмеялся: — Хорошо! В чуме было жарко. Камелек горел ярко и весело. Люди разгорелись. У людей глаза сверкали весельем и радостью. У Макара Павлыча и Власия глаза были как уголья камелька: они пылали давно небывалой радостью. Возле них, возле бывшего купца и попа, лежала груда пушнины. И как было не радоваться такой удаче, такой прибыли! Радость перехлестнула Власия. Он потянулся к Макару Павлычу с до краев налитым стаканчиком: — Откушаем, Макар Павлыч, за удачу! — Откушаем! — охотно согласился Макар Павлыч и опрокинул стаканчик. За пим выпил и сам Власий. Тунгусы молча, с завистью смотрели на них. 9. Обделав свои дела, Власий и Макар Павлыч стали собираться обратно домой. Под конец Власий от удачной поездки так размяк, что стал разговаривать с Ковдельги менее сурово, чем прежде. Он даже соблаговолил пошутить с шаманом. И Макар Павлыч, подметив это, насмешливо сказал попу: — Ничего мужик, шаман-то. Не вредный! Увязав свои пожитки, Макар Павлыч и Власий стали прощаться с тунгусами. Попрощались со всеми, нехватало только Овидиря, отца мальчика, над которым шаманили Ковдельги и Власий. Макар Павлыч приостановился и спросил: — А как парнишка? Облегчало ему? Но никто не ответил. И в это время к запряженной лошади, возле которой собрались отъезжающие и провожающие их, подбежал сам Овидирь. У тунгуса лицо было растеряно, губы тряслись и он смотрел дико вперед, куда-то помимо людей. — Овидирь! — крикнул ему Макар Павлыч. — А как парнишка? Овидирь взглянул на Макара Павлыча мутным взглядом. — Ушел, — глухо ответил он. — Харги задавили!.. Власий забеспокоился. — Что ж мы прохлаждаемся? — спросил он Макара Павлыча, словно не слыша ответа Овидиря. — Езжать пора... — Поедем! — спохватился Макар Павлыч. — Поедем... Прощайте, ребята! Тунгусы молчали. Они глядели на Овидиря, на Власия. Они искали шамана, который куда-то исчез, как только завидел Овидиря. У тунгусов были встревоженные лица. И они не отвечали на обращение Макара Павлыча. Но сквозь их толпу протолкнулся молодой тунгус, тот, который спорил о вине, который ходил с русскими людьми по тайге. Он выскочил вперед, к нартам, на которые удобней усаживались Макар Павлыч и Власий. Он с угрозой протянул в их сторону руку и закричал: — Обманщики! Воры!.. Худое ваше шаманство! Худое!.. ни к чему ваше шаманство! Обманули! Он кричал по-тунгуски, и Власий, знавший всего несколько тунгуских слов, все-таки понял его превосходно. Власий уцепился за Макара Павлыча и умоляюще зашептал: — Да погоняй ты, христа ради! Чего стоишь? Гони, ехать надо!.. — Обманули! — продолжал орать тунгус. — И ты, русский шаман, и наш Ковдельги! Оба обманули! Воры!.. Макар Павлыч хлестнул лошадь. — Ты потише! — озлился он, когда лошадь тронулась. — Ты шибко-то не раззоряйся!.. Но тунгус кричал. А остальные молча слушали, молча смотрели вслед уезжавшим гостям. Власий съежился, закутался с головой в свою теплую шубу. Власий старался ничего не слышать. 10. В Монастырском о поездке попа и Макара Павлыча к тунгусам узнали не сразу. А когда узнали, то из сельсовета пришли и к попу и к Макару Павлычу с обыском. Искали долго, но нашли мало. Успели оба припрятать где-то пушнину, которую выменяли у тунгусов. Сельсоветчики огорчились: — Схоронили значит, пушнину? — Никакой у меня пушнины не было! — отперся Власий. — Откуда же она может быть? — Откуда? А у тунгусов разве не наменяли с Макаром? — Напрасно, напрасно на меня... — бормотал Власий и потуплял глаза. — Ну, ладно, — сказали ему, — пошлем ваше дело в рик [12] . По закону не имеете права пушнину скупать. По закону поступят с вами. Власий стал с тревогой ждать, что решит против него рик. Макар Павлыч куда-то скрылся. Прошло некоторое время и в Монастырское просочилось о том, как Власий молитвой лечил тунгусского мальчика. По деревне весть об этом расползлась изукрашенная и преувеличенная. Из дому в дом пополз рассказ о попе и шамане, которые вперебой лечили мальчишку. Мужики хохотали. Мужики по-своему рассказывали о том, что было у тунгусов. — Язви их! — хохотали рассказчики, а за ними и слушатели. — Приехал батя в чумы, а там болящий тунгусенок. Ну, батя и стакнись е шаманом. «Давай, грит, вместе вызволять больного! Ты, грит, да я, вот мы оба совместно упремся супротив болезни да и выгоним ее». Ладно. Смекнул шаман, что поп дело говорит, согласился. И принялись они, братцы, за дело совместно! Поп с кадилом да со крестом, а шаман с бубном! Поп молитвы поет, а шаман кричит, кружится! Потеха!.. — У-у! просмешники! — отплевывались богомольные бабы. — Чего придумали! Стыда на вас нету, што ли?! — Какой тут стыд?! Стыдиться-то надо попу, что он этакую штуку надумал! Па-астырь... По деревне хохот пошел. Власию и показаться на улицу стыдно было. И попадья, захлестнутая приключившимся, в тревоге за будущее, обжигаясь обидой на насмешки, пилила Власия, его же попрекала: — Дурные вы с Макаром! Не могли по-хорошему, тишком да ладком все обделать! Вот теперь проходу нет. Хоть из Монастырского совсем уезжай! — А куды уедешь? — сжимался Власий, и не пробуя оправдываться пред женою. — Везде горько! Везде обида!.. 11. Настал день, когда тунгусы вышли из тайги. Вышел Савелий, вышел Ковдельги, шаман, вышел Овидирь, вышли остальные. К этому времени сверху, оттуда, где лежали города, где всегда жило начальство, где была шумная и совсем непохожая на таежную, жизнь, приехал врач с фельдшером. Тунгусы принесли пушнину в кооперацию. В лавке стало шумно и весело. В лавке запахло терпкими запахами невыделанных шкурок, в лавке пошла живая торговля. Приглядываясь к товарам, прислушиваясь к ценам, щупая ситцы, пробуя на язык муку, тунгусы смущенно переглядывались. Савелий охнул и покачал головой. — Ты чего? — заметив его смущение, спросил приказчик. — Ошибся мало-мало, — ответил Савелий. — Ошибся! — повторил за ним Овидирь. — В чем же ошибся? Савелий переглянулся с Овидирием и снова вздохнул. — Мы, бойе, мало-мало белку сменяли! Худо сменяли! — Худо! — подтвердил горячо Овидирь. — Молился русский, шаман, молился, а парень умер. Товар плохой дали. Плохой! Мало! — Ах, ошибся! — сокрушался Савелий. Приказчик понял в чем дело... Власия привели в лавку, куда набился народ. Председатель сельсовета, ухмыльнувшись, встретил Власия: — Плохо торговали, отец духовный! — Плохо! — вскипели тунгусы. — Шибко плохо! — Отвечать теперь придется за торговлишку! За беззаконие! Власий сморщился, словно у него схватило нестерпимой болью зубы: — Поклеп! Чистейший поклеп!.. Вот как пред истинным... — Да что уж тут запираться. Вот они, свидетели, налицо! Они врать не станут! Тунгус разве когда врет? — Не торговал я, — растерянно оправдывался Власий. — С молитвой ездил. Гостинцы повез... Как спокон веку велось... — Спокон веку! — возмутился председатель, а мужики кругом зашумели угрожающе. — Что <…> [13] ...ша воля обманывать народ! Оглядываясь смущенно и загнанно, Власий искал от кого-нибудь из окружающих поддержки. Но никто не поддержал его. Даже тунгусы. Вечером в церкви, которую переделали в клуб, было устроено собрание. На сцене за столом, покрытом красным коленкором, расселся президиум. В президиуме, смущаясь и робко взглядывая в переполненный полутемный зал, рядом с монастырскими жителями сидели два тунгуса: Овидирь и тот молодой, который в чумах во время приезда туда Власия и Макара Павлыча спорил против пользы водки. На собрании этом молодой монастырский партиец по-тунгусски делал доклад о современном положении. Тунгусам, когда их звали сюда, сказали проще: им сказали: — Приходите послушать о новой, о настоящей жизни! О новой, о настоящей жизни тунгусы слушали внимательно, не перебивая докладчика. Лишь изредка кто-нибудь из них изумленно качал головой и тихо присвистывал. Особенно оживились они, когда докладчик заговорил о болезнях и о том, что лечить их нужно не шаманством, все равно — тунгусским, или русским, а лекарствами, и что вот теперь будут здесь часто бывать врачи и тогда болезней станет совсем мало. Но когда докладчик рассказал, что вот скоро приедет к тунгусам доктор, который будет лечить больных оленей, тунгусы не выдержали. — Оленей лечить?! — повскакали некоторые с мест. — Оленей?! Было это так необычно: лечить оленей. Ведь олень не дитя, не человек. Он сам себе в тайге, в тундре найдет помощь, он сам отобьется от харги! Было это необычно, и тунгусы смотрели на докладчика с недоверием. Но не верить ему нельзя было: так хорошо и правильно говорил он о жизни, которая меняется к лучшему, так хорошо и правильно рассказывал он о том, что было и о том, что будет. На собрании было весело. Ах, как весело было слушать о том, что приходит новая жизнь! Овидирь тесно придвинулся к молодому тунгусу, сидевшему рядом с ним за столом: — Правду они это говорят? — шопотом спросил он. — Самую настоящую правду! — убежденно ответил сосед. — Здесь обману нет! Тогда Овидирь засверкал глазами. Он беспокойно и нетерпеливо заерзал на месте. Его подмывало сказать всем этим людям, которые вместе с ним слушали молодого русского, сказать что-то свое, сокровенное. И он дождался. Едва докладчик кончил и председатель спросил, не хочет ли кто-нибудь сказать свое слово, как он вскочил на ноги и закричал: — Я скажу! Овидирь скажет! Слушайте! Он сказал свое слово. Оно было сбивчиво, не раз с трудом подыскивал он подходящие слова, не раз не хватало ему слов. Но он сказал все, что хотел, все, что нужно было сказать. Овидирь сказал: — Ох, самые маленькие люди тунгусы были. Самые маленькие! Вроде мыши лесной маленькие. И каждый, кто хотел, обижал тунгусов. Шибко обижал!.. Друг — обижал. Начальник — обижал. Шаман — обижал. Все обижали? Почему тунгус самый маленький человек был?.. — Почему? — спросили тунгусы за Овидирем. — Худо было! Ох, худо!.. А будет теперь хорошо? — Будет теперь хорошо? — спросили дружно тунгусы. — Будет, будет! — вскочили с мест в президиуме. — Товарищи, теперь будет! Овидирь остановился. Глаза его горели. Он прислушался к ответу в президиуме и в зале и широко улыбнулся: — Овидирь сказал. Ладно. Хорошо! Это была первая в жизни речь, произнесенная Овидирем пред толпою, пред своими и русскими. И от этой первой речи у Овидиря сладко закружилась голова. 12. На собрате два монастырца привели Власия. Поп упирался, не хотел итти, но ему заявили, что поведут насильно, если он будет артачиться. — Мы тебя, батя, судить там будем! Всем собранием! — объяснил полуугрожающе, полудобродушно один из провожатых. — За торговлишку и вообче! Когда Власия вывели к столу президиума, в толпе стало настороженно тихо. Затихли и присмирели тунгусы. Овидирь впился взглядом во Власия и что-то неслышно проворчал. Председатель пошептался с другими членами президиума и встал. — Вот, значит, гражданин поп, бывший отец Власий, желаем мы воем собранием разъяснить проступки ваши. Как вы занялись недозволенной скупкой пушнины совместно со скрывшимся торговцем Макаром Глотовым. И окромя того обманно лечили ничего незначащими поповскими молитвами и курением ладана сынишку товарища тунгуса Овидиря, а сынишка этот, наплевать молитвам и ладану со свечками, помер... Незаконные и вредные ваши эти поступки для советской власти и против трудящихся... Могите оправдаться? Ну, а нам понятно, что никаких отговорок у вас быть не может! Сказывайте! Власий понуро молчал. И только на настойчивые приглашения высказаться, сумрачно и неприязненно ответил, наконец: — Я не торговал. Я к друзьям с гостинцами ездил. Вот и все... — Овидирь, — обратился тогда председатель к тунгусу, — тебе всамделе поп другом приходится? Добро ты от него когда-нибудь получал? Слово хорошее слышал? Говори! У Овидиря раздулись ноздри. — Не слыхал! Нет! — заявил он. — Белку ему давал. Ему и Ковдельги!.. Шибко худо: двойное шаманство, дорогое шаманство, а парень умер! — Гражданин поп, — посверкивая усмешками, укоризненно обратился председатель к Власию, — врете вы перед всем собранием, перед целым обчеством! И стыда у вас нету! — Какой у его стыд!? — зашумели в собрании. — У долгогривых разве стыд бывает!.. — Врете вы, — продолжал председатель, — и не желаете покаяться пред советской властью. И передадим мы ваше дело законно милиции, а оттуда в суд. А это вам пахнет не сладко! — Не сладко! — весело и угрожающе закричала толпа. Власий сжался. Тунгусы глядели на него внимательно. Они чего-то ждали. В президиуме пошептались. Потом председатель снова встал и спросил: — Граждане, товарищи! Как выходит по-вашему: достоин поп, бывший отец Власий отдаче под суд? — Достоин! Конешно! В полном разе!.. — закричало собрание. — Ну, — повернулся председатель к Власию,— получите покеда темную, при сельсовете. А по прошествии времени советский суд припаяет вам, сколь вами заслужено. Власия увели, в церкви — в клубе постепенно затих шум. Тунгусы все еще чего-то ждали. Наконец, Савелий не выдержал. — Ух! — выдохнул он из себя. — Слабый какой батюсска! Никакой силы в нем нету! Совсем, совсем, как я, как вот Овидирь, как все!.. Обман!.. Тунгусы встрепенулись и подхватили: — Обман! Никакой силы у него нету! Никакой! Савелий продолжал: — Всегда говорил: оксари сердитый! оксари сильный. Оксари надо бояться! батюсску надо бояться! Всегда говорил: оксари нельзя обижать, батюшку нельзя обижать! Ой, обманул! Слабый-слабый стал! Как кочекашка [14] слепой! — Ой, обманул! — кричали тунгусы и смеялись. И вместе с ними громко и весело смеялось все собрание. 13. Обменяв в кооперации пушнину на нужные товары и припасы, тунгусы вернулись в тайгу. В тайгу они, кроме товаров, кроме муки, ситцу и пороху со свинцом унесли много нового. Они унесли уверенность, что с оксари и с харги не все обстоит благополучно. Что, может быть, и оксари и харги выдуманы Ковдельги и русскими шаманами. Им еще трудно было окончательно увериться, что никаких оксари и харги не существует. Но одно для них было ясно: русский шаман не имеет никакой силы. Да не только русский. Потому что ведь двойное шаманство не помогло сынишке Овидиря. Потому что ничего не сделали оксари и харги для того, чтобы помочь русскому шаману. Потому, что замолчал испуганно и Ковдельги и, узнав о собрании в Монастырском, признавался, что в эту зиму уйдет белочить в дальние хребты. notes Примечания 1 Синявка — самый плохой сорт белки. Выходная — самая лучшая. 2 Оксари — бог. 3 Ехор, ехондрить — пляска, плясать. 4 Покрута — кабальные договорные отношения, существовавшие между тунгусом-охотником и его «другом» купцом, скупщиком пушнины. Покрутой же называлось все то, что тунгус получал от купца в обмен за сданную пушнину. 5 Строганина, расколотка — сырая мороженая рыба, которую употребляют в пищу, нарезая стружками острым ножом или разбивая на куски. 6 Роудуга, ровдуга — грубо выделанная оленья замша. 7 Парка — короткая оленья доха. 8 Настовать — ухаживать. 9 Бойе — парень. 10 Харги — духи, черти. 11 Бунт — связка белки. 12 Районный исполнительный комитет. 13 В этом месте в журнале отсутствовала строчка – типографский брак. 14 Кочекашка — щенок.