– С каждым?

– С каждым.

– И со мной?

Она глянула непонимающе, а потом расхохоталась. Она смеялась, сгибаясь пополам, а он стоял и ждал. Потом пробормотала сквозь смех:

– Ну, давай, попробуй.

Они стояли у какого-то белого бетонного строения, и вокруг никого не было. Хотя в тот момент он ничего не видел. Он сделал шаг к ней и легонько толкнул в сторону стены. Она послушно облокотилась, но ничем не помогала и не мешала, стояла и улыбалась. Надо было что-то делать. Он скосил глаза на застежку на ее мешковатых брюках и испуганно посмотрел ей в глаза. Она засмеялась, не пошевельнувшись. Он дернул молнию, а она еще громче рассмеялась. Молния открылась, но пуговица на поясе никак не расстегивалась. Маня хохотала, а его захлестывало отчаяние. Он ничего не чувствовал, кроме желания сделать ей больно, очень больно, чтобы она помнила, что именно он причинил ей эту боль. Сверху на ней была надета безразмерная джинсовая рубашка. Впрочем, на ней все казалось безразмерным, такой маленькой и щуплой она была. Пуговицы на рубашке были мелкие, белого цвета, будто перешитые с другой вещи. Он двумя руками схватился за обе полы рубашки и начал рвать их в разные стороны. Белые пуговицы разлетались, а Маня хохотала. Смех сделался хриплым, и он увидел, что щеки у нее мокрые. Она резко выпрямилась, но до него не дотронулась.

– А теперь пошел вон.

Он почувствовал невероятное облегчение, поднял с земли рюкзак и пошел через газон в сторону метро. На улице было темно.

После ухода женщин в комнате стоял острый запах духов, и Градов настежь открыл окно. Дождь прекратился, но все небо было серым, и оттого в комнате было темно. Когда-то в его кабинете стоял совсем другой запах. Пахло хлоркой, лекарствами, медицинским спиртом, той смесью, которую в народе ненавидели и называли больничным запахом. А Градов этот запах любил. Этот запах был так же далек от аромата духов, как терапия – от психотерапии, а лекарства – от плацебо. Первое время на новом месте он ни на минуту не забывал об этом, а со временем научился отвлекаться, и только стойкий смешанный запах духов, который до конца не выветривался, каждый раз возвращал его к этим мыслям.

На четыре была назначена встреча с Филиным, и он опаздывал. Теток всегда трудно было выпроводить после группового занятия: они никак не могли расстаться друг с другом. Каждый раз они долго и тщательно убирали за собой еду и пластиковую посуду, оставшиеся после традиционного чаепития, так что стол был чистым. Только лежала какая-то книжка в твердом переплете с яркой обложкой. Видимо, забыла наиболее читающая Лариса. На обложке значилось: Вера Клыкова. «Негаданная встреча». Градов перевернул страницу. Книга была выпущена довольно солидным издательством, которое специализировалось на современной художественной прозе. Впрочем, все издательства специализировались на том же, только одни мелькали чаще, а другие реже. Градов тоже иногда покупал продукцию этого издательства, главным образом детективы, хотя никогда не решился бы говорить об этом вслух. Как-то это считалось неприличным в его кругу, однако подобное чтиво было ничем не хуже любой психотерапии. Правда, это была палка о двух концах. Иногда текст был настолько нечитабельным, что вызывал парадоксальную реакцию, и, вместо того чтобы успокоиться, он раздражался, хотелось книгу разорвать и немедленно спросить с кого-нибудь, как могло случиться, что такое печатают и выдают за литературу. Но опять-таки спрашивать об этом нельзя было, потому что ему бы сказали «Не читай», и были бы правы.

На внутренней стороне обложки среди прочих реквизитов было написано: редактор – Мария Лагутина. Вначале он даже не осознал смысл прочитанного, хотя заранее ознакомился, где работает его новая пациентка. Но одно дело знать, а другое – вдруг увидеть на обложке знакомое имя. В какой-то момент он испытал нечто вроде гордости: вот, мол, какие люди у нас лечатся. Потом, когда ехал в метро, пришла мысль, что, наоборот, гордиться тут нечем, и это ничуть не почетнее, чем надпись «Упаковщица № 1» на бумажке, найденной в коробке из-под конфет. И ему опять вспомнилась бабушка, и опять стало жалко эту Маню Лагутину.

Филин опаздывал. Градов встал у глухой стены, облокотившись на один из выступов. Они всегда встречались у глухой стены на тех станциях, где стены были, еще с институтских времен. Филин первый пересел на машину, хотя это тоже случилось не сразу. Он и из психиатрии рвался, потому что его очень мучила тамошняя бесперспективность. Там ему не светили ни общий статус, ни машина. А он не мог обходиться ни без того, ни без другого. Как только Филин открыл фирму и еще был весь в долгах, он тут же купил машину и с первого же дня с удовольствием включился в популярную дискуссию на тему «Я уже пять лет не спускался в метро». Эта была такая тема, которая с годами не теряла своей актуальности и не надоедала.

Градов стоял и злился, Филин опаздывал на сорок минут. Филин никогда не приходил вовремя, но привыкнуть к этой ситуации было трудно, как бывает трудно привыкнуть к зубной боли.

– Ой, Антоха, а ты уже тут?

– А где мне быть? Ты, Сова, наглеешь, не по-детски!

– Антоха, ну, прости, ну, не злись! Я запутался тут, в метре этом. Ты ж знаешь, я уже забыл, где тут входы, где выходы.

Всю дорогу от метро до ресторана Филин не умолкал, рассказывал какие-то дурацкие истории, и Градов понемногу развеселился. Филин всегда действовал на него умиротворяюще. Видимо, сказывались профессиональные навыки. Стасик Филин был потомственным психиатром. Мать была практикующим врачом в одной из крупнейших психиатрических клиник, а отец заведовал кафедрой психиатрии в их меде. Так что филинский путь был определен с рождения, да и сам он не очень сопротивлялся. На него можно было обижаться, или не обижаться, тому было все равно. Сам Филин тоже никогда ни на кого не обижался и моралистом не был. Иногда это даже раздражало. Когда Градов решался поделиться чем-то сокровенным, Филин обычно предлагал не заморачиваться, и это в первый момент отталкивало, а потом успокаивало.

…Филин притащил его есть пасту в какой-то новый маленький ресторанчик на Ордынке. Неожиданно оказалось, что паста – филинское любимое блюдо. Пригласил сам хозяин заведения, который приходился личным другом мужу одной из важных пациенток. Сам Градов пасту не любил. Обычные макароны, чем-то политые, которые легко можно приготовить дома. У него вообще не было особых кулинарных пристрастий. Когда вся эта ресторанная культура только зарождалась в Москве, им было не до нее. Да и Наташа не была особой любительницей застолий. Но все же на ее тридцатипятилетие решили посетить ресторан «Пушкинъ». Накануне второго тысячелетия выяснилось, что все вокруг его посетили, а они нет, хотя Градов предупреждал, что цены там кусаются. Он специально поинтересовался у медсестры Шурочки, которая вынуждена была наведываться в подобные заведения с целью создания крепкой семьи. Но Наташа вдруг устроила истерику, что было ей совершенно не свойственно. Оказывается, жизнь проходит, а они все чего-то ждут, а скоро сорок, и если люди в тридцать пять ничего не могут себе позволить, то в сорок тем более не смогут. Градов пытался шутить, все надеясь, что это она так, несерьезно, но Наташа убежала на кухню, закрылась там и долго курила. Он тогда очень испугался. Не верилось, что она может так убиваться из-за подобной ерунды. Он даже на всякий случай денег у Филина занял.

Вначале, когда их усаживали за столик сразу три официанта, как две капли воды похожие на Пушкина, Наташа оживилась, приосанилась и всячески делала вид, что она тут завсегдатай и ее на мякине не проведешь. Потом четвертый, аналогичной внешности, принес маленькую деревянную танкеточку непонятного назначения, поставил у ее ног, почтительно наклонился и сделал шаг в сторону, явно чего-то ожидая. Наташа занервничала. Градов тоже не очень хорошо разбирался в обычаях пушкинской поры и поэтому сидел с каменным лицом, делая вид, что его это не касается. Больше всего он склонялся к версии, что это подставка для ног, но для этой цели она была все-таки высоковата. Наташа принялась разбирать свою сумку, поочередно вынимая и закладывая обратно все содержимое. Официант ждал. Периодически что-то падало на пол, и в долю секунды один из Пушкиных оказывался рядом и подавал ей упавшую вещь с молчаливым поклоном. Градов нервничал, он отчетливо понимал, что, пока не решится вопрос с танкеткой, делать заказ не следует. Создавалось впечатление, что все Пушкины сосредоточились вокруг их столика, в то время как народу в ресторане было достаточно. Зал был затемнен, и Градов судорожно вглядывался в происходящее у других столиков. Его взгляд выхватил похожий предмет, на котором сверху темнело маленькое пятнышко. Приглядевшись, он понял, что это, скорее всего, дамская сумочка. Она была размером с градовский кошелек и примерно раз в десять меньше Наташиной. Он рывком схватил полупустую Наташину сумку и опустил ее на танкетку. В тот же момент из темноты высунулась рука с тонкой вазой и стоящей в ней одинокой розой. Ваза оказалась в центре стола, а рука исчезла.