Сказать, что Кряжин растерялся – это не сказать ничего. Он быстро подсчитал, и у него вышло, что срок давности по преступлению, только что оглашенному Устимцевым, миновал. Это значит, что он ничем не рисковал, упоминая теперь имя Кайнакова.

По всей видимости, Кайнаков что-то отвечал, но Устимцев его даже не слушал.

– И теперь ты вводишь ко мне в камеру следователя Генпрокуратуры с просьбой к нему раскрутить меня на подноготную! Ты – черт, Кайнаков!! Ты сейчас не торгуешь автозапчастями на рынке только в силу моей порядочности! Если бы я хотел развести тебя на бабки и пустить под гору, сопляк, я бы не стал красть твоего сына!!! – Он внезапно успокоился, и тембр его голоса стал прежним. – А теперь главное, Кайнаков. Я очень сожалею о том, что произошло. Но не имею к этому никакого отношения.

Захлопнув крышку, Устимцев сказал Кряжину «благодарю» и уложил телефон на то место, откуда его взял. Пошарил пальцами в упаковке сигарилл, не нашел ничего и попросил разрешения у Кряжина воспользоваться его сигаретой.

И следователь снова выходил из тюрьмы в неуверенности. Трудно было понять, есть ли еще необходимость повторять визиты в это учреждение. Звонком Кайнакову Устимцев подвел черту не в своих отношениях с олигархом, а в отношениях с ним, Кряжиным. Это для него он продумал разговор по телефону. Становилось ясно, что последующие «допросы» принесут столько же пользы, сколько и перые два. Если Устимцев играет, то делает это великолепно, и для того, чтобы «прокачать» его и «продавить на правду», нужен шок. Как электрический в палате реанимации при внезапной остановке сердца. Но на сегодняшний день у Кряжина не было не только шокирующих фактов, могущих вызвать у Устимцева припадок откровения, но даже и намеков на них.

Они с Саланцевым вышли из здания прокуратуры и разместились в муровском «Форде». Поняв, сколько у него времени, чтобы остановить непоправимое, Кряжин решил играть дерзко. Это значит – с вызовом. На грани беспредела, соответствующего тяжести содеянного. Разведка боем – называют такой способ обнаружения неприятеля военные. Имитируя наступление на выбранном наугад участке, они встречают основные силы врага и выясняют таким образом, где находятся все его остальные подразделения.

– На Пречистенскую набережную, – сказал удивленному Саланцеву Кряжин. Вопрос в глазах оперативника не исчез, и Кряжин уточнил: – За храм Христа Спасителя.

Саланцев молча включил передачу, и машина влилась в поток на Большой Дмитровке.

Впрочем, молчал он недолго. Уже через пять минут, бросив взгляд на спутника, сдержанно поинтересовался:

– Трошникова взять под контроль?

– Ни в коем случае, – отрезал Кряжин, словно ждал этого вопроса. – Я ввел его в состояние полной растерянности. В этом состоянии он сейчас будет делать то, что нужно нам. И потом твой контроль мгновенно вычислит охрана представителя и наши похитители. Причем сделано это будет одновременно.

– Не лохи, чай, – обиделся Саланцев.

– А они, чай, лохи?

Разговор на этом закончился и возобновился лишь после четверти часа стояния в полусотне метров от расположенных вдоль набережной лавочек.

– Видишь ту гоп-компанию? – указал Кряжин на топчущуюся, как кони на водопое, группу людей лет от двадцати пяти до сорока. Всего их было четверо, и по застывшим неподалеку иномаркам – «Ягуаре», «Вольво» последней модели и «Мерседесу» – нетрудно было определить их социальный статус. Люди, позволяющие себе ездить на подобных «тачках», но нефть не добывающие и ею же не торгующие, на набережных не встречаются, а «стрелкуются».

– Пошли, – бросил Кряжин.

– Шутите? – спросил, не поверив на слово, Саланцев.

– Боишься, что ли?

– Я не боюсь, – вспылил уязвленный опер. – Я хочу знать, что должен делать!

– А ничего, – улыбнулся следователь. – Просто стой. Ну, стреляй, если что.

Такие люди, как Кряжин с Саланцевым, по городу в двадцатипятиградусную жару ходят в костюмах не потому, что пижоны или так принято на работе. Просто иначе некуда прятать оружие. Кряжин уже лет пять пистолет не носил, но привычка наряжаться в костюм осталась навсегда.

Увидев приближающуюся парочку «неплохо прикинутых фраеров» в темных очках, квартет на набережной чуть приглушил «уровень звука» и стал внимательней поглядывать по сторонам. Сейчас двое, через пять минут – еще двое, потом – двое в штатском, потом – двое в форме… От этих «красных» даже на Красной площади спасения нет.

– Никто Феликса не видел? – спросил, погружая в рот подушечку «дирола», Кряжин.

– Никто Феликса не видел, – ответил старший из всех по возрасту. Лет ему было около сорока, и цели и задачи на этом «сходняке» определял, по-видимому, именно он.

Щупают. Имеют право. Это их «пастбище», и видеть на нем незнакомые рожи никому не приятно. Но бить сразу в череп как-то неудобно. Случится неувязка, и потом уложат смотреть снизу, как трава растет. Хамить – удел отморозков, кому за семнадцать. Серьезные люди «ищут тему» вежливо, но со стальным блеском в глазах.

– А кто спрашивает? – врезался в разговор тот, что был в белой рубашке без рукавов и отутюженных брюках.

– А кто интересуется? – бросил Кряжин, отстреливая скомканный катыш из обертки «жевачки» в сторону.