Поболтав несколько минут о поэзии, о погоде и текущей политике, он решил откланяться. Вышел на улицу. Вечерело, стояла поздняя, сырая, промозглая осень. На асфальте блестели лужи от вчерашнего дождя, ветер, холодный и порывистый, гнал вдоль тротуара последние намокшие листья, низкие серые тучи ползли над самыми крышами унылых мокрых домов. Радостное настроение, охватившее Василия Петровича при виде своих работ в печатном издании, сменилось некой опустошенностью, на душе стало сыро и холодно, как и в этом промокшем, хмуром, простуженном городе.

Несмотря на то, что он уже довольно давно, несколько последних лет, не принимал спиртного, ему вдруг почему-то ужасно захотелось выпить. По пути ему попалась старая, расположенная в полуподвальном помещении пивная, знакомая Гаврилову еще со студенческих времен. Спустившись по двенадцати истертым ногами пьяниц ступеням, Василий Петрович окунулся в давно забытую атмосферу - над столиками синими клубами висел густой вонючий табачный дым, запах которого смешивался с кисловатым запахом скверного пива, в воздухе стоял глухой гул пьяных разговоров, прорывавшихся сквозь хрипы музыки, несущейся из динамиков дешевого музыкального центра.

Со студенческих времен в этом заведении практически нечего не изменилось, кабачок этот не стал ни лучше ни чище, все тот же заплеванный пол и грязные столы, закопченный табачным дымом потолок, и стены, покрытые многолетними слоями местами облупившейся краски, испещренные различными, не всегда произносимыми в приличном обществе, надписями. Кабак этот имел такой же вид и во времена студенческой молодости, и тогда, когда Василий Петрович вернулся в свой город после долгих скитаний по стране.

Правда, в те времена, когда он вернулся, а это, как вы наверное помните, были времена расцвета частного предпринимательства, в соседнем дворе открылся довольно приличный пивной бар. В нем была несвойственная подобным заведениям прошлого чистота, аккуратные, опрятные столики, салфетки, чисто вымытые бокалы, отливающие хрустальным блеском, всегда свежее неразбавленное качественное пиво, и сам хозяин бара интеллигентного вида ничем не напоминал шумных, неопрятных продавщиц пивных ларьков с грубыми повадками. Но постоянные визиты то пожарной инспекции, то санэпидемстанции, то налоговой службы, которые по непонятной, по-видимому, неклассической логике, обходили соседнее заведение стороной, привели к тому, что хозяин бара разорился и заведение свое закрыл.

Вы наверняка подумаете, что такого просто не может быть, ведь это же противоречит нормальной логике, закрыть бар, где царит чистота и порядок, и совершенно не обращать внимания на грязный кабак, где еще и пиво некачественное, да и то разбавляют. Но вспомните парадокс Рассела, ведь в нашем повествовании речь идет о неклассической логике, а с точки зрения этой, неклассической логики, возможно даже то, что с точки зрения логики обыденной, нормальной, кажется совершенно не логичным.

Василий Петрович взял бокал пива, и только устроился за пустым столиком, надеясь в полном одиночестве предаться нахлынувшим на него размышлениям, как к нему подсел человек с кружкой пива, явно ищущий собеседника, чтобы излить первому встречному свою, одурманенную хмельным туманом, душу. Через несколько минут пустых разговоров "ни о чем", которые обычно возникают в подобных заведениях между случайными собутыльниками, точнее, братьями по бокалу, собеседник его вдруг внезапно затих, внимательно вглядываясь в лицо Василия Петровича, затем, всплеснув руками, воскликнул:

– Вася! Ты? Быть этого не может!

Теперь пришла очередь удивляться Василию Петровичу, он внимательно всмотрелся в лицо своего соседа по столику, и воскликнул:

– Володя?! Ромашкин?! Да, ты ли это?

– Я, Вася, я, Вальдемар Ромашкин, режиссер, директор и художественный руководитель своего собственного драматического театра, собственной персоной!
– при этом Володя поклонился и протянул Василию Петровичу руку.

Василий Петрович взял протянутую ему руку, крепко пожал, но Ромашкин не спешил ее отпускать, а долго тряс руку, кивая пьяной головой, постоянно повторяя: "Режиссер, директор и художественный руководитель, собственной персоной". Володя, как заметил Василий Петрович, почти не изменился со школьных лет, лишь немного располнел, все те же черные, слегка вьющиеся, волосы, длинный тонкий нос с небольшой горбинкой выделялся на худощавом, узком лице.

Дело было в том, что Вася Гаврилов и Володя Ромашкин когда-то, очень-очень давно, учились в одном классе, но после выпускного вечера дороги их разошлись, и больше они до сегодняшнего дня не виделись. Володя еще в школе увлеченно играл в театре художественной самодеятельности, а после, кажется, поехал в Москву поступать в Щукинское училище.

– Ну, рассказывай, как ты стал режиссером, - спросил Василий Петрович, - чем занимаешься, как живешь?

– А что тут рассказывать? Закончил "Щуку", был актером в нашем театре, потом в Харькове режиссерский, заочно, конечно, и вот решил свой театр организовать.

– Свой театр? Это круто! Но как? На какие шиши?

– Квартиру продал, - гордо мотнув головой, ответил Вальдемар, - квартира у меня была, трехкомнатная, в новом районе. Деньги за нее хорошие дали, вот, арендую помещение в центре, плачу актерам жалование, расходы, конечно, но скоро, очень скоро будем хорошо зарабатывать, на гастроли поедем, денег будем грести немерено, а сейчас, пока, одни расходы. Знаешь, сколько стоит декорации к спектаклю оформить?

– Понятия не имею.

– О...о...о, - протянул Вальдемар, - не знаешь... да откуда тебе? Но, ничего, скоро все наладится, скоро, тогда я тебя не в этот кабак приглашу, а в такой ресторан, в такой ресторан, в котором ты никогда не был. А этот кабак, что? Дрянь! Сущая дрянь, Вася.