Том 2. Пламенный круг. Лазурные горы
вернуться

Сологуб Федор Кузьмич
Шрифт:

«Твоих немых угроз, суровая природа…»

Твоих немых угроз, суровая природа, Никак я не пойму. От чахлой жизни жду блаженного отхода К покою твоему, И каждый день меня к могиле приближает Я каждой ночи рад, Но душу робкую бессмысленно пугает Твой неподвижный взгляд. Лесов таинственных ласкающие сени, Немолчный ропот вод, И неотступные и трепетные тени, И неба вечный свод, – Враждебно всё мечте и чувству человека, И он ведёт с тобой От самых древних лет доныне и до века Непримиримый бой. Но побеждаешь ты, – последнего дыханья Подстерегая час, Огнем томительным напрасного страданья Ты обнимаешь нас.

«В поле не видно ни зги…»

В поле не видно ни зги. Кто-то зовёт: «Помоги!» Что я могу? Сам я и беден, и мал, Сам я смертельно устал, Как помогу? Кто-то зовёт в тишине: «Брат мой, приблизься ко мне! Легче вдвоём. Если не сможем идти, Вместе умрём на пути, Вместе умрём!»

«Опять сияние в лампаде…»

Опять сияние в лампаде, Но не могу склонить колен. Ликует Бог в надзвёздном граде, А мой удел – унылый плен. С иконы тёмной безучастно Глаза суровые глядят. Открыт молитвенник напрасно: Молитвы древние молчат, – И пожелтелые страницы, Заветы строгие храня, Как безнадёжные гробницы, Уже не смотрят на меня.

«Забыв о родине своей…»

Забыв о родине своей, Мы торжествуем новоселье, – Какое буйное весепье! Какое пиршество страстей! Но всё проходит, гаснут страсти, Скучна весёлость наконец; Седин серебряный венец Носить иль снять не в нашей власти. Всё чаще станем повторять Судьбе и жизни укоризны. И тихий мир своей отчизны Нам всё отрадней вспоминать.

От злой работы палачей

Валерию Брюсову

Баллада
Она любила блеск и радость, Живые тайны красоты, Плодов медлительную сладость, Благоуханные цветы. Одета яркой багряницей, Как ночь мгновенная светла, Она любила быть царицей, Её пленяла похвала. Её в наряде гордом тешил Алмаз в лучах и алый лал, И бармы царские обвешал Жемчуг шуршащий и коралл. Сверкало золото чертога, Горел огнём и блеском свод, И звонко пело у порога Паденье раздроблённых вод. Пылал багрянец пышных тканей На белом холоде колонн, И знойной радостью желаний Был сладкий воздух напоён. Но тайна тяжкая мрачила Блестящей славы дивный дом: Царица в полдень уходила, Куда, никто не знал о том. И, возвращаясь в круг весёлый Прелестных жён и юных дев, Она склоняла взор тяжёлый, Она таила тёмный гнев. К забавам лёгкого веселья, К турнирам взоров и речей Влеклась тоска из подземелья, От злой работы палачей. Там истязуемое тело, Вопя, и корчась, и томясь, На страшной виске тяготело, И кровь тяжёлая лилась. Открывши царственные руки, Отнявши бич у палача, Царица умножала муки В злых лобызаниях бича. В тоске и в бешенстве великом, От крови отирая лик, Пронзительным, жестоким гиком Она встречала каждый крик. Потом, спеша покинуть своды, Где смрадный колыхался пар, Она всходила в мир свободы, Венца, лазури и фанфар. И, возвращаясь в круг весёлый Прелестных жён и юных дев, Она клонила взор тяжёлый. Она таила тёмный гнев.

«Келья моя и тесна, и темна…»

Келья моя и тесна, и темна. Только и свету, что свечка одна. Полночи вещей я жду, чтоб гадания Снова начать, И услыхать Злой моей доли вещания. Олово, ложка да чаша с водой, – Всё на дощатом столе предо мной. Олово в ложке над свечкой мерцающей Я растоплю, И усыплю Страх, моё сердце смущающий. Копоть покрыла всю ложку мою. Талое олово в воду я лью. Что же пророчит мне олово? Кто-то стоит И говорит: «Взял же ты олова, – злого, тяжелого!» Острые камни усеяли путь, Меч изострённый вонзился мне в грудь.

«Порою туманной…»

Порою туманной, Дорогою трудной Иду! О, друг мой желанный, Спаситель мой чудный, – Я жду! Мгновенное племя, Цветут при дороге Мечты. Медлительно время, И сердце в тревоге, – А ты, Хоть смертной тропою, В последний, жестокий Мой день, Пройди предо мною, Как призрак далёкий, Как тень!

«Ветер в трубе…»

Ветер в трубе Воет о чьей-то судьбе, – Жалобно стонет, Словно кого-то хоронит. «Бедные дети в лесу! Кто им укажет дорогу? Жалобный плач понесу Тихо к родному порогу, Ставнями стукну слегка, Сам под окошком завою, – Только немая тоска К ним заберётся со мною. Им непонятен мой зов. Дети, обнявшись, заплачут. Очи голодных волков Между дерев замаячут». Ветер в трубе Плачет о чьей-то судьбе, – Жалобно стонет, Словно кого-то хоронит.