— Какая здесь филантропия? Вопрос идет…

— Я сказал: прекратите — значит, прекратите! — Гусеницын резанул сухой ладонью воздух. — Что вам здесь — милиция или богадельня?! Все прислуживаетесь? Хотите угодить Григорьеву?

— Товарищ лейтенант, я прошу вас до конца выслушать меня, — твердо сказал Захаров, поравнявшись с Гусеницыным.

— Делайте свое дело и не суйте нос туда, куда вас не просят.

— Разрешите идти? — козырнул сержант и четко, по-военному, повернулся.

Войдя в дежурную комнату, Захаров застал Северцева сидящим на широкой лавке. Голова его была низко опущена.

— Вы на какой факультет хотели поступать? — спросил Захаров.

— На юридический, — ответил Алексей.

Поднимаясь к майору Григорьеву, Захаров ясно представил себе холодное лицо декана юридического факультета профессора Сахарова.

Молодой белобрысый сержант Зайчик, дежуривший в приемной начальника и его заместителя по уголовному розыску, бойко доложил о Захарове майору Григорьеву. Выйдя из кабинета, он молча замер на месте и сделал жест, который делают регулировщики, давая знак, что путь свободен.

— Садись, старина, — майор указал сержанту на стул, а сам встал. «Стариками» майор звал тех из молодых, кого уважал и с кем был близок. — Чем порадуешь?

Захаров продолжал стоять. Сидеть, когда стоит начальник, не полагается, — это правило за годы службы в армии и в милиции уже вошло у сержанта в привычку.

— Когда у меня начнется практика, товарищ майор? Время идет…

— Да, время идет, идет… — думая о чем-то своем, повторил майор и, подойдя к Захарову, положил ему на плечо тяжелую ладонь.

— Чем же думает заняться твоя буйная головушка?.

Вопрос для Захарова прозвучал неожиданно. Но решение было уже принято:

— Для начала, думаю, — делом Северцева…

Григорьев удивленно вскинул голову. Такая прыть сержанта удивила майора. «Мальчик, а по плечу ли рубишь дерево?» И он сказал уже сухо и сдержанно:

— Вы знаете, что лейтенант Гусеницын предлагает дело Северцева прекратить? Пострадавший не может указать даже места, где его ограбили. Вы об этом подумали? — Майор пристально посмотрел на Захаровава: — Беретесь за это из чувства неприязни к Гусеницыну? Хотите доказать, что Гусеницын поторопился, спасовал? А вот я, мол, всего-навсего студент-практикант, пришел, увидел, победил!.. Так, что ли?

— Нет, не так, товарищ майор. Мне кажется, что лейтенант все-таки поспешил с выводами.

— Что же предлагаете в таком случае вы?

Глядя прямо в глаза майору, Захаров кратко, но обстоятельно, как рапорт, стал докладывать свой план расследования.

Майор сел и, закрыв глаза широкой ладонью, — так он делал всегда, когда о чем-нибудь напряженно думал, — слушал. Наконец, Захаров замолк.

— Все это верно, но это трудно. Очень трудно. Кроме законного права на розыск кондукторши, нужен еще большой такт, осторожность, гибкость, а может быть… — здесь майор несколько секунд помолчал, — а может быть еще и то, что называют способностью располагать к себе людей. Не исключено, кондукторша может и «не вспомнить», что сутки назад она везла гражданина с разбитым лицом. Не всякому, скажем прямо, захочется выступать в качестве свидетеля… На поиски кондукторши нужно много времени и терпения, — майор вынул папиросу, не торопясь размял ее, прикурил и, сделав глубокую затяжку, пустил кольцо дыма. Встав с кресла, он подошел к окну. — Что ж, сержант, приступай. Сталь закаляется в огне. Опыт, навыки растут в трудностях.

Григорьев любил в разговоре вставить какой-нибудь крылатый афоризм или пословицу. Была у него слабость, о которой знала лишь одна жена: с молодых лет он выписывал из прочитанных книг в особую толстую тетрадь пословицы, поговорки, изречения.

Когда Захаров направился к выходу, майор задержал его почти в дверях и предупредил:

— Только одно условие: действуйте не для того, чтобы доказать Гусеницыну, а для пользы дела. Помните свой долг.

Захаров молча кивнул головой и вышел.

Как только за ним закрылась дверь, Григорьев позвонил Гусеницыну и приказал передать дело Северцева студенту-практиканту юридического факультета университета. Фамилию студента майор не назвал умышленно — он любил сюрпризы даже в работе, если они не мешали делу. На вопрос Гусеницына: «Когда практикант будет принимать дело?» — ответил: «Через тридцать секунд».

Наташа гладила свое любимое платье. Вечером она пойдет с Николаем в театр.

— Мамочка, ты знаешь, Ленского будет петь сам Лемешев.

Но матери было и не до оперы и не до Лемешева.

Несколько раз Елена Прохоровна пыталась серьезно поговорить с дочерью о ее будущем, но всякий раз Наташа отшучивалась, говоря, что замуж ей еще рано. Но на этот раз мать проявила настойчивость.

— С милым и в шалаше рай — это верно. Но надолго ли? О том, что бедность не порок — не спорю. Но ведь это одни красивые слова! — Выждав, не последует ли возражений, Елена Прохоровна вкрадчиво продолжала: — Скажу тебе прямо, Наташа, мне не нравится твоя дружба с Николаем Захаровым. Рано или поздно, все равно вы должны расстаться. И лучше рано, чем поздно. А вот свое отношение к Виктору ты должна изменить. Ты его просто унижаешь, как-никак, он все-таки сын профессора…