Он умирал страшной смертью. Его брали Земцов с Максом. Выстрелы кололи в щепки двери и превращали мрамор в пыль. От разогретой докрасна плиты в кухне было нечем дышать. Пули рикошетили от блестящего пола и стен. Любая из них могла подвести черту под жизнью каждого из трех. Но они стреляли и стреляли...

Рукав куртки Макса окрасился в красный цвет, крошки мрамора давно посекли в кровь щеку Земцова. Было очевидно, что досталось и Фермеру. Но они, сжав зубы, молча и остервенело убивали друг друга. И каждый из них верил, что занимается настоящей мужской работой. Он убивает врага. Когда наступило затишье, Земцов и Макс осторожно встали с пола. Держа перед собой раскаленные, еще дымящиеся после последних выстрелов «макаровы», прошли в угол комнаты...

Лужа крови, растекающаяся под Фермером, занимала площадь около двух метров. В этой луже лежали и «беретта», и четыре пустых магазина, и сам Фермер. Осторожно ступая по десяткам стреляных гильз и пачкая туфли в густой крови, милиционеры вплотную подошли к бандиту. Тот полулежал, оперевшись на стену. По мертвенно бледному лбу стекали крупные капли пота. Фермер лежал и улыбался. Рядом с ним лежал огромный кухонный нож, а вспоротые на левой руке вены уже не выталкивали кровь. Она теперь сочилась медленно, и сердце бандита работало уже почти вхолостую. Он так боялся закона...

Если бы он умер в тюрьме, его похоронили бы хоть и на тюремном, но – кладбище. Убив себя, он уничтожил для себя возможность быть похороненным среди людей. Самоубийц на погостах не упокаивают. Он так боялся закона, что готов был откреститься от всего человеческого рода...

Тимур не сопротивлялся. Он все понял, едва затрещали закрытые на замок двери ресторанного зала. Он с кривой усмешкой покачал головой, положил на стол недочищенный апельсин. Окинув взглядом сходку, он с сожалением покосился на свой «карденовский», тысячедолларовый костюм...

В тот момент, когда СОБР ворвался в зал, а Фермер истерично вскинул пистолет, Тимур, как и многие сидящие рядом, стал укладываться на пол лицом вниз. Правила этой игры он знал наизусть. Поэтому лежал и терпел, когда его били ботинки спецов. Терпел, когда чувствовал, как кровь милиционера насквозь пропитывает дорогую ткань его костюма...

Сегодня был его день. Не он был инициатором сходки. Но именно ему пришлось бы держать ответ за смерть авторитетов. Владимир Лякин не верил в своих людей, а потому был уверен в другом. Его кто-то предал из своих. Значит, правда о гибели Салеха и Горца перестала носить характер смутных сомнений. Разговор еще не начался, когда СОБР ворвался в зал. А потому и ответ держать невозможно. И слава богу. Потом он что-нибудь обязательно придумает, а сейчас ему судьба подарила шанс не остаться на задворках ресторана с резаной раной у сердца. Закон воров суров, но он закон. И никто не имеет права его нарушать.

Но теперь, когда у его лица топали ботинки, пахнущие армейской ваксой, он думал почему-то не о тех, кто его предал. Закрыв глаза, он думал о человеке, который вопреки всему остался для него недосягаемым. Он думал о судье по фамилии Струге.

Странно, но именно об этом думал и Пастор. Соха, лихорадочно крутя руль, уводил машину от проклятого ресторана. Их спасло лишь то, что в момент «обвала» они оба находились в туалете у входа. Поняв, что происходит, Пастор молча кивнет подельнику, и они выйдут в холл. Пройдя со спокойными лицами до дверей, они, под взглядом двоих собровцев, не торопясь сядут в машину. Вор еще прикурит сигарету, после чего вяло махнет обливающемуся потом Сохе:

– Поехали, а то опоздаем на конференцию.

Наглость победит здравый смысл, и собровцы отвернутся. «Очкастый» «240-й» «Мерседес» лениво блеснет лакированным кузовом во дворе ресторана и исчезнет за его пределами. Лишь после этого «Мерседес», едва удерживаясь на поворотах, понесется в ночь.

– Да не гони ты, не гони... – едва слышно попросит Пастор, чувствуя пот на лице и сухость на губах.

Еще мгновение – и он, почувствовав колющую боль слева, полезет в карман за валидолом. И в этот момент, одновременно с Тимуром, он подумает о Струге.

– Молодец... – прошепчет он, ворочая языком холодящую нёбо таблетку. – Но все бы отдал за то, чтобы посмотреть, как ты, судья, теперь будешь уходить от самого себя...

А Антон...

Он сидел, засунув руки в карманы и подняв воротник куртки, на лавочке. На другом конце города, вдалеке от кипящих в это время событий. Он сидел у подъезда Саши и думал, что ей сказать. С момента их последней встречи прошла целая жизнь. Он смотрел в окно четвертого этажа и думал об этой далекой и близкой женщине. Что их связывает? Институтская любовь? Эта спонтанная встреча на пикнике? Наверное, нет. Просто Саша – это единственное, что осталось у Антона от той, старой жизни. Она успела попасть в нее в последний момент. А последнее, как правило, запоминается навсегда. Будет ли кто-то ждать его в этом городе? Струге не знал, что с ним будет через мгновение, а ответ на этот вопрос было найти просто невозможно. Но Саша – это единственная надежда, которую он не хотел терять.

В последний раз бросив взгляд на яркое окно, он вошел в подъезд...

9-й канал телевидения г. Тернова:

«Сегодня, около половины десятого вечера в ресторане «Глобус» в результате спецоперации РУБОПа было задержано пять преступных авторитетов. Речь идет не о криминальных «деятелях» нашего города, а о так называемой «сходке» лидеров организованных преступных сообществ края. При задержании многие из задержанных даже не скрывали свою принадлежность к преступному миру...»