Мама тоже только сегодня узнала, что я должна выйти замуж. Она знает лишь, что он откуда-то с Балкан. Возможно, грек или болгарин… Может быть, он даже не говорит по-французски… Может быть, у него целый гарем… Тогда я выброшусь в окно. Да и отец лопнет с досады…

12 марта

Я очень счастлива. Пожертвую все накопленные деньги деве Марии. Он молодой и красивый. Даже в мечтах я не могла представить себе более красивого мужчину. Он из Румынии. Я посмотрела на карту. Нашла эту страну. Мне нравится Румыния. Поеду с ним и никогда больше не вернусь домой. Когда я его увидела, я не хотела верить своим глазам; я так разволновалась, что не могла сказать ничего путного. Только бы он не подумал, что я дура. Господи, только бы он не передумал. У него серые глаза и широкий лоб… Такого широкого лба я еще не видела ни у одного человека.

Вольман закрыл дневник и посмотрел на свое отражение в стекле письменного стола.

«Да, лоб и сейчас широкий. Может быть, даже шире, чем раньше. Это первый признак лысины». Он горько улыбнулся и долго сидел не двигаясь. «Зачем я перечитываю этот дневник? Если бы я захотел, я мог бы по датам рассказать каждую запись. Но зачем? Не признак ли это приближающейся старости? Нет, нет, этого не может быть».

События последних дней наэлектризовали его. Ему казалось, что вот-вот что-то должно случиться. Он еще точно не знал, что именно, но предвкушение бурной деятельности радовало его и держало в напряжении, ему хотелось даже ускорить события. Четыре года войны, сопровождавшиеся националистической пропагандой, нищетой и хаосом, ужасно надоели ему. Все его связи с заграницей были прерваны, и он чувствовал себя жалким провинциалом. Он хорошо сознавал свою силу, знал цену своему богатству, и, может быть, именно потому, что все это время не совершал сделок крупного масштаба, устал больше, чем если бы ему пришлось бороться с конкуренцией, всегда таящей в себе столько неожиданного и случайного. Теперь он точно знал, почему перечитывал дневник. Это было как бы прощание со всем, что еще связывало его с прошлым. Он положил дневник на место и запер ящик.

4

В комнате Клары царит беспорядок. Даже картины висят криво, у одной разбито стекло. Смятая постель, разбросанные по полу подушки и одеяло создают фон. Клара в пижаме лежит на животе в кровати и читает. Ногами она отбивает такт, слушая мелодию, которую передают по радио. Чтение не поглощает ее целиком. Богато иллюстрированное сочинение Вильгельма Дерпфельда «Троя и Илион», посвященное раскопкам Генриха Шлимана, принадлежит к числу книг, которые можно читать, думая совсем о другом. Особенно если знаешь «Илиаду» и «Одиссею» Гомера. Единственное, что может заинтересовать в книге, это полная приключений жизнь самого археолога, его железная воля, не изменявшая ему до последних минут жизни.

Клара скучает, она лениво перелистывает страницы. С тех пор как немцы вошли в город (вот уже три дня), она не выходит из дома. Сидит, заключенная в четырех стенах. Если бы не это свинство, она встретилась бы сегодня с Джиджи. Из всех знакомых мальчиков Джиджи самый симпатичный. У него усы а ля Кларк Гейбл и плавает он, как акула. Десять дней назад он два раза подряд прыгнул с высокой вышки. Вокруг собрались люди, чтобы полюбоваться им. Вероятно, он теперь тоже сидит дома и скучает. Вот жалость… Если бы не немцы, он пришел бы к ней потанцевать. Джиджи танцует как бог. Конечно, она могла бы позвонить ему по телефону, но он заикается, и это ее раздражает. Джиджи приятен только, когда молчит. Однажды на вечере она в шутку заклеила ему рот пластырем. Он был такой забавный…

Вальтер вошел совершенно бесшумно. Даже дверь не скрипнула. Он церемонно кашлянул и с подчеркнуто официальным видом наклонился к Кларе.

— Господин барон просит вас после часа не скучать. В доме должно быть тихо. Так хочет господин барон…

Клара в ярости хватает будильник и швыряет его в лакея. Вальтер привык к подобным выходкам, он ловит будильник на лету и продолжает фразу, как будто ничего не произошло:

— …потому что прибудет господин полковник фон Хюбс, комендант города.

Вальтер хочет уйти, но Клара окликает его:

— Вальтер!

— Да, мадемуазель Вольман.

— Что ты знаешь о Шлимане?

— Он занимался раскопками на Гиссарлыке. Обнаружил остатки Трои.

— Я не об этом тебя спрашиваю. Что ты знаешь о его жизни?

— Он был продавцом в бакалейной лавке, потом юнгой на корабле. По пути в Венесуэлу он попал в кораблекрушение и стал швейцаром в торговом агентстве в Амстердаме. Изучил английский, французский и русский языки; торгуя индиго, проехал по России. Выучил польский и шведский. Переехал в Грецию, там изучил новогреческий, старогреческий, латынь, потом исколесил Египет, Палестину и Сирию. Здесь он выучил арабский. Прежде чем отправиться в Китай, Японию, Индию, Мексику, Гаванну и Соединенные Штаты, он посещает еще Карфаген и Тунис. Если хотите узнать подробности, то в библиотеке господина барона есть о нем книга. С посвящением автора. Я могу идти, мадемуазель Вольман?

— Иди ты к черту!

— Благодарю, мадемуазель Вольман.

5

Жена Хорвата, Флорика, женщина полная, круглолицая. Она всегда была такой: ни красивая, ни уродливая. Если кто-нибудь из знакомых долго не видел ее, то, встретив, непременно говорил: «Флорика, ты совсем не изменилась!» По лицу нельзя было определить, сколько ей лет. Может, двадцать пять, а может, на десять лет больше… Только приглядевшись, замечали у нее на висках белые ниточки — свидетельство того, что по возрасту она ближе к тридцати пяти годам.

Флорика не была избалована. Четвертая дочь в семье парикмахера из Карансебеша, она с детства привыкла к бедности и труду.

Первые деньги Флорика заработала на фабрике, где делали конверты. Ей тогда было одиннадцать лет, и была она тоненькой, как тростинка. При обследовании фабрики хозяина оштрафовали на пятьсот леев, и Флорику уволили. Тогда девочка поступила на работу в Одол и ежедневно наполняла зубной пастой двести тюбиков. Она работала там четыре года, пока родители не переехали в Арад. Здесь Флорика попала сперва на мыловаренный завод, а потом перешла на ТФВ. Она работала в чесальном цехе. По вине барона ей, как и всем работницам, приходилось в течение года глотать больше двухсот граммов хлопковых очесов, — это еще по фальшивой статистике фабричного бюро! В чесальне стареют в два раза быстрей, чем в других цехах. Кожа у девушек теряет эластичность, глаза вваливаются и выцветают, словно подергиваются пеленой. Флорика знала все это, но никому не жаловалась. Только вечерами, лежа в постели рядом с сестрой, она устало смотрела в потолок и мечтала о своем очаге, о муже с. надежной профессией, от которого у нее были бы дети и который приносил бы ей на пасху и к рождеству небольшие подарки. Ей не повезло. Правда, вначале, когда она познакомилась с Андреем, он сулил ей золотые горы.