Кто-то очень хочет, чтобы Виталька Кусков сел за убийство Эфиопа. Только почему – Кусков? Нельзя пониже рангом «торпеду» найти? Лоха зачмуренного, который за «подогрев» на зоне хоть две пятилетки оттянет? Нет, в качестве подставной фигуры должен быть обязательно Кусков! Штука, конечно, не почетный гражданин Тернова, более того – он далеко не положительный герой всех детективных романов, написанных журналистами программы «Криминальный Тернов», однако к расстрелу Ефикова он не причастен. Это очевидно.

Может, и Пермякову, как той рассеянной нимфоманке Анке, плохо разбирающейся в отличиях между насилием и обоюдным согласием, тоже что-то приснилось?

Например, то, как, едва за дверью скрылась спина Рожина, принесшего в кабинет конверт, да там его и позабывшего, из-за нее показались возбужденные, как при сосредоточенном сексе, лица оперов с видео и понятыми?

Но в последнее время снов он не видит. Проваливается после ужина, ложась на кровать, как в яму. А в семь утра выползает из нее благодаря будильнику, поставленному рядом с кроватью на металлическую ванну и накрытому металлическим же тазом. От этого звонка Пермяков просыпается последним в подъезде. Умывается, поедает с вечера купленную булочку с кофе «Пеле» и садится в собственные «Жигули» пятнадцатой модели, чтобы доехать до прокуратуры.

В какой же все-таки момент он не почувствовал опасность? Наверное, в тот, когда ему сообщили, что приказ о назначении областным прокурором уже подписан. Потерял концентрацию и не почувствовал рядом врага.

И вот они, нары.

Дичь какая…

Первый час Сашка помнил плохо. Расспросы-вопросы сокамерников, отчаяние, близкое к шоку… Ко второму часу начали одолевать мысли о том, что произошло чудовищное недоразумение.

И испарились через десять минут. Это что такое нужно напутать, чтобы родилось такое недоразумение?!

К третьему часу в голове сформировалась глупая идея, именуемая «синдромом побега». Убежать, а потом доказать, что прав. Потом вдруг пришло в голову, что сценаристы фильмов, где арестованный чудесным образом сбегает из-под усиленной охраны, находят самое простое объяснение тому, почему фильм не заканчивается, не успев начаться. Надели наручники – логично. А вот сам снял – это уже фэнтези, не имеющее к реальной жизни никакого отношения.

И покой пришел сам собой. Вспомнился Вадим Пащенко. Вспомнился Антон. Сашка бы их не бросил…

К окончанию четвертого часа Пермякову надоело смотреть, как гаишник, лежа на верхнем шконаре, катает из хлебного мякиша катыши и движениями Шакила О’Нила забрасывает их в «очко», расположенное в углу. «Король ночных дорог» на протяжении получаса стремился во что бы то ни стало попасть хлебом в парашу.

Сашка вырос в семье, где была одна мать. Отчим со своей «восьмеркой», а потом – с «пятнашкой» и трехкомнатной квартирой, соседей которой следователь теперь ежедневно будил по утрам, – появился позже. Что такое машина в семье, Санька понял в семнадцать. А что такое завтракать по утрам хлебом с чаем, без масла и варенья, он узнал с того самого момента, когда стал себя осознавать. Мать, работая на Капчагайском кирзаводе, «приняла» на спину поддон с кирпичами, оторвавшимся от стропил. Ходить потом она могла, но с тех пор они вдвоем – пока Сашка в четырнадцать лет (раньше не принимали) не устроился на хлебозавод помощником пекаря – жили на ее пенсию по инвалидности. Что-то уходило на лекарства, что-то на еду, казалось – хватало. Но приходилось еще учиться непринужденно вести себя в школе, приходя в аккуратно зашитых брюках, когда одноклассники были в джинсах и батниках.

До тринадцати лет Сашка жил в Казахстане. Поэтому знал цену хлебу и всему, что связано с едой. Даже теперь, когда в его жизни появился достаток, он ничего не мог с собой поделать. Привычка вычищать кусочком хлеба тарелку в прокурорской столовой коробила, наверное, кого-то, однако сам он этого не замечал. Это для него было так же естественно, как из стакана вытрясти в рот ягоды компота. Он помнил те дни, когда в восемь лет приходилось ложиться спать голодным и плакать от непонимания того, почему так получается. Кому-то поведение в столовых могло показаться банальной скупостью или перебором в демонстрации педантичности, но только не Струге с Пащенко.

А этот парнишка со второго этажа бросал и бросал хлеб в парашу…

Бросал и бросал…

Он мешал Сашке думать, и теперь, даже если бы этот человек на его глазах спас мир, в Сашкином отношении к нему уже ничего бы не изменилось.

– Это же хлеб!

– Я знаю. Скорей бы на допрос вывели, что ли…

На этот раз он попал точно в дырку, что подтвердило липкое хлюпанье из угла камеры.

– Способ, которым он тебе доставался, по всей видимости, и является основной причиной твоего присутствия здесь?

Больная тема задета, вопросов нет… А разве не этого хотел добиться Сашка? И добился. Его взору предстало подернутое ненавистью лицо отставного служителя безопасности дорожного движения.

– Ты тут-то не гонорись по-правильному!.. – Сухой плевок с верхних нар под ноги Пермякову. – Не в прокуратуре. Понятно, что не за рвение в службе тебя сюда определили.

– Не за рвение, – согласился Сашка и посмотрел под ноги. Туда, куда должен был упасть плевок, если бы он имел место быть. – «Понятно» ему… Быстро ты к понятиям приучился. Только к странным понятиям. С ними долго здесь не проживешь…