– Живу покамест, - сплюнул куском пережеванного табака рассерженный Игнатий.
– Вот ужо силища каковая: месяц цельный во землице сиживает да горюшка не ведает! Коя ужо бы подавно душу Богу отдала, а оная усе не сбирается!

Охранник, измученный стоянием у позорного места, ошибался: несчастная преступница умирала…Ее губы еще шевелились, произнося какие-то неясные звуки, но по лицу пробегали судороги, свидетельствовавшие об ужасных муках, испытываемых крестьянской жонкой Ефросиньей. Она уже не видела своего охранника: перед ее глазами стояли огненные круги и вместе с пульсирующей во всем теле болью она грезила, переживая всю свою прежнюю жизнь.

Вот она, молодая, красивая девица, сидит за столом рядом с женихом - брянским сапожником Семеном. Как не радоваться молодице: ведь ее, крестьянку, взял в жены в сам город Брянск не кто-нибудь, но зажиточный ремесленник, имевший свой отдельный, большой дом!

Вспомнилось красивое лицо молодого Семена: густые пшеничные усы, аккуратная, остриженная бородка, синие, как небо ранней осенью, глаза.
– Не обижу тобя, голубица сладкая, - шепчет жених в уши смущенной, раскрасневшейся девице, - тако вовек тобя на руках носить стану!

– Где тама носить!
– мелькнула мысль, и яркие краски померкли. Перед лицом умиравшей промелькнуло злое, пьяное лицо Семена. Не прошло и двух лет их совместной жизни, как он стал беспробудно пить, довольно быстро забыл свои клятвы и обещания, данные им невесте на свадьбе и, в конце концов, дошел до рукоприкладства. Бедная женщина не знала, как от него спасаться. Она не раз убегала из брянского дома молодого мужа к себе в деревню. Однако оттуда ее неизменно возвращали назад.
– Нетути пути у тобя нынче никуды, окромя дома мужа свово!
– говорил Ефросинье разгневанный ее поведением отец.

В ту ночь в начале августа 1730 года Семен был особенно жесток. Ворвавшись в избу, он крушил на своем пути все.
– Аще тута ты, сука постылая!
– орал он, разбрасывая по всей светлице глиняные тарелки, кувшины, деревянные ложки.
– Вот ужо щаса, яловица премерзкая, за усе тобе задам! Такоже по безочадию твому покараю!

Все терпела жалкая Ефросинья: и побои, и ругань, и прилюдное унижение. Но вот попреков за бесплодие не снесла!
– Ах, ты, нелюдь!
– взвизгнула в отчаянии она.
– Тако ты меня во страмоте таковой попрекаешь?! Ужо собя за дрын твой опавший хули!

И она, схватив обеими руками древко ухвата, с силой ударила его железным навершием мужа.

– Ах, ты, сука!
– дико заорал тот.
– Ну, ужо погоди!

Однако Ефросинья, разъяренная до последней степени, не дала ему возможности придти в себя.
– Крак!!
– ухват с силой опустился на голову пьяницы Семена. Еще удар - и незадачливый муж с хрипом и грохотом рухнул на некрашеный деревянный пол, обливаясь кровью.

– Ох, что же я наделала?!
– вздохнула, приходя в себя и бросая ухват на пол, Ефросинья. Она выбежала во двор и громко закричала: - Ох, соседи, соседи милаи, ужо бегите сюды! Я супруга свово нещастного до смерти убила!

Соседи, ранее с радостью вслушивавшиеся в скандальные крики, доносившиеся из дома злополучного сапожника Семена и даже не пытавшиеся как-то помочь его несчастной жене, теперь сбежались со всех концов, как мухи на кровь.

Никто не сочувствовал невольной убийце. К воеводе немедленно послали вестника со сведениями о случившемся. Из соседнего околотка прибыли мать и отец покойного, его брат и незамужняя сестра. Покойника вымыли, обрядили в погребальные одежды, положили в гроб. Послали за священником.

Окаменевшую, потерянную Ефросинью увели в городскую тюрьму присланные воеводой солдаты.

20 августа в судебном присутствии воеводского управления состоялся суд, продолжавшийся не более часа. После того как местный судебный писарь зачитал пространный доклад о преступлении «крестьянской жонки Ефросиньи», судья, он же подполковник Василий Камышин, задал ей вопрос: - Пошто зло таковое содеяла, да како рука твоя на сие поднялася?

– Сего не помню, батюшка, - ответила, трясясь от страха, преступница.
– Ужо не разумела я, чаго творила! Тако бивал меня супруг день кажный да пияный слова непотребные по мне говаривал! Ужо не стерпела я да собя не помнила! Прости меня, чоловек государев да судия праведный!

В зале суда сидели все соседи убийцы, а также близкие родственники покойного Семена. Последние слова Ефросиньи вызвали у них ярость.
– Смерть тобе, подлая!
– кричали одни.
– Да псам, псам ея надобно бросить!
– вопили другие.

– Эй, вы, тихо, скоты презренные!
– ударил кулаком по столу судья.
– Тута вам приговор государев, добр да справедлив: «Ужо закопать злодейку сию Ефросинью в землю на площади Красной по главу самую, во окоп со руками повязанными»! Пущай же тако, до смерти самой сиживает!