Возможно, я был чуточку посмелее Бэзила, если уж на то пошло. Как бы там ни было, я схватился за красный рычаг и нажал. И ничего не случилось…

Когда стало совершенно очевидно, что ничего и не произойдет, по крайней мере, прямо сейчас, я отвернулся от стены с рубильниками и посмотрел на Леса, который стоял, опустив ствол автомата в пол, бледный и перепуганный. Я бросил взгляд на свой револьвер. В барабане остался только один патрон, о чем я и так знал, но у меня не было, ни малейшего желания им воспользоваться. Лес угадал мои мысли.

— Я… я просто не смог, дружище, — пролепетал он. — То есть она же подняла руки вверх, понимаешь? Я просто не смог хладнокровно пристрелить ее. Давай, стреляй!

— Хладнокровно, теплокровно! — пробурчал я. — Господи ты Боже мой! Причем тут температура?

Мы стояли и молчали, и в наступившей тишине я вдруг услышал у себя за спиной слабое тиканье. Я подошел к стене и тронул коробку красного рубильника, она слегка вибрировала, точно живая: внутри что-то работало, наверное, часовой механизм. Ага, теперь все встало на свои места.

— Можно было бы догадаться, — сказал я. — Не стала бы она устанавливать тут рубильник, чтобы замкнуть цепь и тут же взлететь на воздух. Взрыв должен произойти с отсрочкой времени от пяти минут до получаса. Этого вполне достаточно, чтобы после включения рубильника смыться отсюда. И вполне достаточно, чтобы крысы успели подальше разбежаться до того момента, как эта скала превратится в гору щебня… Ты бы лучше покараулил в коридоре. Я сейчас приду. Коли уж ты сейчас нажал на спусковой крючок, может, в следующий раз будет легче.

Он посмотрел на меня без всякой обиды и безвольно пошел к двери, отчего мне стало совсем не по себе. То есть что сделано, то сделано, зачем лишний раз поминать его грех. Я скорчил гримасу и бросил взгляд на распростертую на полу худенькую китаянку: ее губы все еще слабо улыбались. Я подошел к Макроу и осмотрел его. Он был мертв. Ну что ни говори, а это уже какое-то достижение. Смуглолицый тоже был мертв. Мне пришло в голову, что я так и не выяснил ни его имени, ни национальности. Да это и не имело особого значения. Я вытащил револьвер из кобуры у него под мышкой.

Мой взгляд привлекли разложенные на письменном столе бумаги. Я подошел и стал рыться в поисках каких-нибудь важных документов, секретных формул или инструкций, предписывающих способы уничтожения мира — или его спасения. Ничего не показалось мне существенным. Однако на столе все еще высилась горка моих личных вещей. Я неторопливо надел на запястье часы и укрепил свой складной нож на лацкане пижамы. Этот нож мне подарила женщина, которую я любил, и мне не хотелось расставаться с ним, тем более что этой утраты можно было избежать. Не имея карманов, я не мог никуда положить остальное, поэтому я все там оставил.

Едва я сделал несколько шагов к двери, как в коридоре коротко рявкнул «Шпагин», и его очередь эхом прокатилась под низким потолком каменного коридора. Лес обернулся ко мне.

— Там уже все на ногах, но я смогу прикрывать лестницу, пока хватит патронов, — сказал он. — Ты взял у того «пушку»? Дай мне!

Что-то с ним все же случилось, раз он вознамерился стрелять в людей. Бремя вины постепенно таяло, и его лицо имело чуть ли не счастливое выражение. Я дал ему лишний пистолет.

— А теперь беги, приятель. Возвращайся тем же путем, каким мы сюда пришли. Как дойдешь до смотровой — поверни направо. Там есть проход, который, как мне говорили, ведет к поверхности утеса. Выход закрыт крашеным папье-маше или брезентом, так что моря ты не почуешь и не увидишь, но эта преграда не слишком серьезная. Ты плавать умеешь?

— Более или менее, — ответил я. — Послушай…

— Один из нас должен уйти, чтобы предупредить наших. Ты же не хочешь воспользоваться сейчас моментом, чтобы вдруг корчить из себя благородного, а, дружище? В конце концов, у меня уже появились симптомы заболевания. Я обречен. А у тебя есть шанс— если ты отсюда выберешься. Ну, пока!

Я взглянул на Леса, присевшего на корточки у стены. Похоже, я оставлял здесь целую армию обреченных людей. Но мне опять-таки нечего было ему сказать, что не прозвучало бы пошло. Убегая по коридору, я услышал за спиной очередь «Шпагина». Я едва не упал, споткнувшись обо что-то маленькое и мягкое, издавшее громкий писк. Трудно было поверить, что столь тщедушное тельце может создавать такой шум. Черный рубильник мадам Линь, очевидно, сделал свое дело. Крысы вышли из клеток.

Я смотрел вверх, ожидая увидеть в лестничном пролете часового, который наверняка услышал выстрелы. Он и появился в моем поле зрения, выйдя из смотрового отделения. Я отпрянул и подождал, пока он отчетливым силуэтом очертится на фоне дверного проема, и уложил его последней пулей, оставшейся в барабане моего «смит-и-вессона». А внизу вновь раздалась автоматная очередь.

Проходя мимо помещения, где осталась Вадя, я на миг подумал о ней. Но я прекрасно знал: она и не надеется, что я ради нее замешкаюсь, — и я не стал мешкать. Все равно в ее состоянии она ни за что не смогла бы прыгнуть в воду с высокой скалы и плыть на длинную дистанцию. Этот морской заплыв погубил бы ее столь же неотвратимо, как и взрывчатка мадам Линь. В проходе, ведущем к вершине утеса, было холодно и темно, но я не скучал в одиночестве. Я убеждал себя, что все равно не смогу подхватить от этих крыс ничего такого, чего бы уже не подхватил от шприца, но их писк и топот не способствовали поднятию морального духа.