Гавриил долго боролся с собой. В конце концов он все-таки тихонько вошел в сарай.

Агнес спала спокойно, ничем не укрытая, в своем мужском платье, которое не вполне скрадывало округлые формы юного девичьего тела. Мягкую войлочную шляпу она подложила себе под голову, золотистые пряди волос вились на ее чистом белом лбу; вздрагивали ресницы, тревожимые каким-то сном, меж полуоткрытых губ, подобно голубовато-белым жемчужинам, смутно поблескивали зубки, и все лицо ее являло собой образ мирного счастья и невинности.

Гавриилу казалось, он совершает некое постыдное деяние, граничащее с грехом, что своим жадным взглядом он впитывает сейчас эту прелестную картину, но он не в силах был оторваться и стоял будто приросший к месту.

Долго смотрел он на спящую девушку и думал о том, что если в сердце его и оставались еще какие-то следы неприязни к дочери рыцаря, показавшейся ему в первую встречу надменной, то сейчас они исчезают, — сходят на нет, уступая место удивительной нежности, какой Гавриил никогда прежде не чувствовал в себе, и предчувствию великого счастья и опасениям перед возможными страданиями. Это сокровище, которое благосклонная и в то же время жестокая судьба на время доверила ему, отдала ему прямо в руки, это сокровище ведь не принадлежало ему и, скорее всего, никогда не будет принадлежать; минуют еще несколько дней — и он должен будет его отдать, навеки с ним расстаться. Как он сказал ей? У ворот Таллина… Минута сменялась минутой, а он все любовался спящей Агнес. О, эти сладостные, алые, свежие губы, как они влекли к себе, как звали и манили, сами того не зная и, как будто, не желая, какое пьянящее счастье сулили они тому, кто осмелился бы их поцеловать!

«Один только раз! Разве это такое уж большое преступление? Она и не проснется…»

Гавриил боролся с собой. И много он сказал бы сейчас «за», но не находил ничего существенного, веского, чтобы сказать «против».

«Да, это, может быть, не очень красиво, но это не преступление, это и не низкий поступок. А поступок вполне объяснимый. В жизни у каждого что-то такое бывает», — и он делал шаг к Агнес и уже тянул к ней руки.

«Гавриил!.. — тут же останавливал он себя и отдергивал руки. — Победи самого себя! Неужели ты хочешь злоупотребить доверием несчастной девушки, которая без страха, без колебаний вверилась твоей защите?..»

Одна мысль об этом заставила Гавриила покраснеть. Он стиснул зубы и собрался мужественно отступить. Он сделал два-три шага к двери и… снова вернулся; он не мог оторваться, не мог уйти. Это было выше его сил. Ибо он все яснее понимал: здесь, здесь было счастье его жизни, здесь был кубок с опьяняющим напитком, какого жизнь ему никогда больше не даст отведать; так неужели же пройти мимо, не прикоснувшись к нему? Одну лишь каплю из этого кубка, а там — будь что будет!

Гавриил вдруг упал на колени и наклонился к лицу спящей девушки. Сладкое опьянение затуманило его голову. И в тот же миг «некрасивый поступок» был совершен. Гавриил прижал свои горячие дрожащие губы к теплым, мягким устам спящей, сначала нежно, едва касаясь их, потом все сильнее и сильнее: одну лишь каплю хотел он только что испить из кубка счастья, но, распробовав каплю, почувствовал, что жажда его неутолима!

По телу Агнес пробежал трепет.

— Гавриил!.. — прошептали ее дрожащие губы, и она открыла глаза.

Она не испугалась, увидев над собой побледневшее от глубокого душевного переживания лицо Гавриила, а радостно улыбнулась; ведь это видение было лишь продолжением ее сна, и ей казалось, что она все еще грезит.

— Агнес! — прошептал, дрожа, Гавриил. — Прости меня, я виноват! Но нет никаких сил. Я — пленник твой…

Теперь только Агнес совсем очнулась. Она быстро вскочила, но не сделала ни шагу, хотя, как будто, сначала порывалась отбежать.

Гавриил продолжал стоять на коленях у ее «ложа» и, схватив руки девушки, повторял:

— О друг мой!.. О друг мой!.. Прости!..

— Какую вину я должна тебе простить? — спросила Агнес каким-то сдавленным голосом; верно, от внезапного волнения спазм перехватил ей горло.

— Милая Агнес! Я понял, что люблю тебя. И не нашел в себе сил устоять против искушения… Я поцеловал тебя, когда ты спала.

Яркая краска залила щеки Агнес, но в глазах засиял луч счастья. Она ничего не ответила, лишь молча обвила руками шею Гавриила и заставила его встать.

— Я не удержался, — все говорил он, будто бредил. — Ты так прекрасна во сне…

— Почему же только во сне? — спросила она мягко и немного насмешливо.

Он вскинул на нее радостные глаза. Он понял, что она не винит его в этом нечаянном поступке, а может, даже наоборот… может, даже она…

Губы их слились в долгом, горячем поцелуе.

— Агнес! Агнес!.. — повторял Гавриил со все возрастающим волнением.

Кроме имени любимой, он не находил больше ни одного слова, чтобы выразить охватившее его чувство счастья.

И он был потрясен, когда она у него на груди разрыдалась. Он утратил дар речи, ибо подумал, что вот сейчас чем-то обидел ее и уж не будет ему вовек прощения.

И обнимал ее крепко, боясь выпустить, боясь навсегда потерять. Будто птицу держал в руках, готовую взмахнуть крыльями. Или ангела, готового крылья расправить…

Он с трепетом заглядывал ей в лицо и успокаивался, видя, что глаза Агнес полнятся счастьем… Восторженное сердце молотом стучало в груди.

— Ты меня действительно любишь? — спросила Агнес, плача на его груди.