Шрифт:
Педагог наклонил голову и слегка раздул ноздри в знак полнейшего понимания. В этот момент он напоминал официанта из модного ресторана, угадывающего желания щедрого клиента. Он был уже почти уверен в своем счастье и, как это свойственно счастливому человеку, стал искушать судьбу.
– Быть может, господину инспектору будет угодно спросить Михцика еще что-нибудь? По арифметике, по грамматике?
– Неужели? Весьма, весьма… Но пора уже его оставить. Пожалуйста, вызовите еще кого-нибудь.
– Пентек! – вызвал несколько растерявшийся учитель.
– Есьць! – рявкнул Пентек, уверенный, что начинается так называемая перекличка.
– Читай! – проскрежетал Веховский.
Чтение Пеитека восхитило инспектора уже меньше. Он совсем не поправлял его, а лишь усмехался полушутливо-полуиронически. Не успел мальчик осилить и трех строк, как он сказал учителю:
– Вызовите, пожалуйста, еще кого-нибудь…
Слова эти отдались в мозгу учителя страшным шумом который развеял все его мысли, как ветер полову. Еще несколько мальчиков умели с грехом пополам читать по складам, да и то с употреблением лишь немногих букв. Однако Веховский наугад вызвал:
– Гулька Матвей.
Гулька встал, взял в руки указку и тихонько прошептал несколько русских букв. Когда инспектор попросил его говорить погромче, мальчик испугался, сел на место и в конце концов залез под скамью. Тогда Ячменев спустился с кафедры и, прохаживаясь между скамьями, стал сам поочередно экзаменовать детей. Это продолжалось очень долго. Вдруг Веховский, потрясаемый дрожью ужаса, услышал, как инспектор на чистейшем польском языке говорит:
– Ну, а кто из вас, дети, умеет читать по-польски? Ну-ка, кто умеет?
В разных углах классной комнаты отозвалось несколько голосов.
– Увидим, увидим… Читай! – приказал он первой с краю девчушке.
Закутанная в платки девочка достала «Вторую книжку» Лучика [2] и стала довольно плавно читать.
– Кто же это тебя выучил так читать по-польски? – спросил ее Ячменев.
– Стрыйна [3] выучили… – шепнула она.
– Стрыйна? Что такое стрыйна, господин учитель? – обратился инспектор к Веховскому.
2
Имеется в виду «Вторая книга для упражнений в чтении» польского педагога К. Прушинского (1851–1908), выступавшего под псевдонимом Лучик (по-польск. – Промык).
3
Жена дяди по отцу (польск.).
– А тебя кто научил читать по-польски? – спросил он маленького мальчика, не дожидаясь ответа Веховского.
– Пани учительша показала нам с Каськой по-печатному…
– Пани учительша? Вот как? – шепнул тот, ядовито улыбаясь.
Выслушав еще нескольких мальчиков и получив сведения, что нерусские буквы показал им сам учитель, инспектор вернулся к кафедре и заговорил с Веховским.
– Какой-нибудь ксендз посещает школу?
– Нет. У нас в деревне нет костела; только в местечке Пархатковицах, за десять верст отсюда, есть костел и два ксендза.
– Так, так… Ну, господин Веховский, – внезапно сказал Ячменев, – очень, очень скверно. На такую ораву детей всего двое читают, остальные ни в зуб толкнуть. Впрочем, я не так выразился: довольно значительное количество читает по-польски, по сравнению же с читающими по-русски прямо-таки колоссальное количество. И меня это даже не удивляет. Вы, как поляк и католик, ведете польскую пропаганду.
– Пропаганду… польскую? – простонал Веховский, не в силах понять, что могут означать эти два слова, но прекрасно понимая лишь одно, что за ними скрывается слово: отставка.
– Да… польскую пропаганду! – визгливо вскричал Ячменев. – Это может улыбаться вам и прочим, но не таково, как я не раз уж писал в циркулярах, желание властей. Вы здесь служите, и вы плохо несете свою службу. Мало детей читает… Не вижу результатов…
– Михцик, – шепнул Веховский.
– Что Михцик? Бывали вы когда-нибудь в театре, видели там первого тенора и статистов? Так вот вся ваша школа – это статисты, а эти двое – первые тенора, редкостные экспонаты… Старая штучка, очень хорошо мне известная. Ведь это же повторяется почти в каждой школе и смертельно надоело… Я недоволен вами, господин Веховский…
У учителя все задрожало внутри. Он уже не видел инспектора и, как дитя, повернулся к щелке двери, ведущей в его квартиру, сквозь которую подсматривала и подслушивала пани Марцианна. В мозгу его, как мучительные уколы, еще пробивались кое-какие мысли. За одну из них он ухватился, как за последнее средство спасения, и высказал Ячменеву:
– Может, вы, господин инспектор, соблаговолили бы зайти ко мне…
– Нет, мне некогда – и мое почтение… – сказал резко начальник, торопливо надевая пальто.