Мисс Минерва была со мной чрезвычайно любезна, а вчера я получила от нее маленькую официальную записочку с приглашением на ужин. Когда я сказала об этом Ребекке Дью, она так широко раскрыла глаза от удивления, как будто меня пригласили в Букингемский дворец [73] .

— Это огромная честь — быть приглашенной в Дом Томгаллонов, — заметила она довольно благоговейным тоном. — Я еще никогда не слышала, чтобы мисс Минерва приглашала к себе директора школы. Конечно, до сих пор школу всегда возглавляли мужчины, так что, я полагаю, подобное приглашение едва ли было бы уместно. Ну что ж, надеюсь только, что она не заговорит вас до смерти, мисс Ширли. Все Томгаллоны могли кого угодно замучить своими разговорами. Они всегда хотели быть на виду. По мнению некоторых, мисс Минерва живет так замкнуто потому, что теперь, в ее возрасте, уже не может задавать тон в обществе, а играть вторую скрипку не желает. Что вы собираетесь надеть, мисс Ширли? Я хотела бы видеть вас в вашем кремовом платье из шелковой кисеи и в черном бархатном болеро [74] . Это так изысканно.

— Боюсь, это будет слишком уж «изысканно» для тихого вечера в гостях, — сказала я.

— Мисс Минерве, я думаю, это понравилось бы. Все Томгаллоны любили, чтобы их гости были нарядно одеты. Говорят, что дедушка мисс Минервы однажды захлопнул дверь перед носом приглашенной к ним на бал женщины, так как она пришла в будничном платье.

Тем не менее я думаю, что надену платье из зеленой вуали, а духи Томгаллонов должны мужественно перенести это огорчение.

Я собираюсь признаться тебе, Гилберт, в том, что сделала на прошлой неделе. Вероятно, ты сочтешь, что я опять вмешиваюсь в чужие дела. Но я просто вынуждена была что-то сделать. В следующем году меня не будет в Саммерсайде, а мне невыносима сама мысль о том, что я оставлю маленькую Элизабет на милость этих двух нелюбящих старух, которые с каждым годом становятся все более упрямыми и узколобыми. Какое отрочество будет у нее в этом мрачном старом доме?

— Интересно, — задумчиво сказала она мне не так давно, — каково бы это было — иметь бабушку, которой не боишься?

И вот что я сделала. Я написала ее отцу. Он живет в Париже, и я не знала его адреса, но Ребекка Дью когда-то слышала и запомнила название фирмы, отделение которой он там возглавляет, так что я воспользовалась случаем и отправила письмо на адрес фирмы. Я постаралась написать как можно дипломатичнее, но заявила прямо, что ему следует забрать ее. Я сказала, как она тоскует и мечтает о нем и что миссис Кембл действительно слишком строга и сурова с ней. Возможно, ничего из этого и не выйдет, но если бы я не написала, меня вечно преследовало бы сознание того, что я должна была это сделать.

Такая идея пришла мне в голову после того, как Элизабет очень серьезно рассказала мне однажды, что «написала письмо Богу» с просьбой привезти к ней ее отца и сделать так, чтобы он полюбил ее. Она сказала, что, возвращаясь из школы домой, остановилась посреди небольшого пустующего участка и, глядя в небо, прочитала свое письмо вслух. Я знала, что она сделала что-то необычное, так как мисс Праути, видевшая эту сценку, рассказала мне о ней, когда на следующий день пришла шить к вдовам. Она сочла, что Элизабет явно становится чудаковатой, если «разговаривает с небом таким вот образом».

Когда я спросила об этом саму Элизабет, она все мне объяснила.

— Я подумала, что, может быть. Бог обратит больше внимания на письмо, чем на молитву, — сказала она. — Я молилась так долго. Но Он, должно быть, получает слишком много молитв.

В тот вечер я написала ее отцу.

Прежде чем кончить это письмо, я должна рассказать тебе о Васильке. Еще в сентябре тетушка Кейт говорила мне, что ей нужно подыскать ему других хозяев, так как Ребекка Дью постоянно жалуется на него и это становится невыносимым. И вот однажды вечером на прошлой неделе, когда я пришла из школы домой, Василька нигде не было. Тетушка Четти сказала, что они отдали его миссис Эдмондс, которая живет на другом конце Саммерсайда. Я огорчилась, так как мы с Васильком были большими друзьями. «Но, — подумала я, — по крайней мере, Ребекка Дью будет теперь счастлива».

Ребекки Дью в тот день дома не было — она ушла в деревню, чтобы помочь какой-то родственнице вязать крючком половики. Когда в сумерки она вернулась, о коте ничего сказано не было, но позднее, когда, перед тем как лечь спать, она вышла на заднее крыльцо и принялась звать Василька, тетушка Кейт спокойно сказала:

— Вам не нужно звать Василька, Ребекка. Он не здесь. Мы нашли для него другой дом. Больше он не будет вам досаждать.

Если бы Ребекка Дью могла побледнеть, она, несомненно, побледнела бы.

— Не здесь? Нашли для него дом? Боже правый! Разве его дом не здесь?

— Мы отдали его миссис Эдмондс. Ей было очень одиноко, с тех пор как ее дочь вышла замуж, и она подумала, что с хорошим котиком ей будет не так скучно.

Ребекка вошла в дом и захлопнула дверь. Она явно была вне себя от гнева.

— Это поистине последняя капля! — сказала она. И в самом деле казалось, что это так. Я никогда не видела, чтобы глаза Ребекки метали такие искры ярости. — Я беру расчет с конца этого месяца, миссис Маккомбер, и даже раньше, если вас это устроит.

— Но, Ребекка, — растерянно взглянула на нее тетушка Кейт, — я не понимаю… Вам всегда не нравился Василек. Не далее как на прошлой неделе вы сказали…

— Правильно, — с горечью перебила ее Ребекка. — Сваливайте вину за все на меня! Не считайтесь с моими чувствами! Этот бедный дорогой Кот! Я ухаживала за ним, и баловала его, и вставала по ночам, чтобы впустить его в дом. А теперь его унесли — тайком, за моей спиной, даже без такой малости, как «с вашего позволения». И отдали Джейн Эдмондс, которая, даже если бедное животное будет до смерти хотеть печенки, не купит для него ни кусочка!.. Единственный, кто помогал мне скоротать время в кухне!