Перейдя улицу у собора святого Павла, спуститесь к самой воде по кривым, извилистым улицам между рекой и Чипсайдом. Мимо потянутся заплесневелые дома, безмолвные склады и верфи, узкие улицы, спускающиеся к реке, по углам которых виднеются на мокрых стенах билетики с надписью «найден утопленник». Старые кирпичные дома грязны до того, что кажутся совершенно чёрными. На квадратных площадках растут редкие кусты и клочья травы, настолько жёсткой, насколько окружающая их решётка покрыта ржавчиной...

Лондон, Лондон, Лондон...

Столица, её викторианское время, — глазами современного поэта, автора книг с характерными названиями — «Лондонский скряга», «Большой лондонский пожар», «Английская музыка» [83] ...

Всепожирающий город-исполин. Чарльз Диккенс и Фридрих Энгельс бьют тревогу. Фотографы идут «в народ» и оставляет потомкам впечатляющие картины труда и страданий. Сгорбившись, сомкнув руки на груди, сидят женщины. Нищая семья спит на каменных скамьях в нише, образованной парапетом моста, а на заднем плане высится тёмная громада собора святого Павла. Несметно число детей и бродяг, несметно и число уличных торговцев, чьи силуэты колоритно чернеют на кирпичных стенах.

Внутри бедные викторианские жилища, как правило, мрачны и грязны. Среди коптящих сальных светильников висит тряпье. Многие обитатели трущоб словно бы лишены лиц, низведены до теней; их окружают гниющие деревянные балки и головоломный хаос лестниц. Многие — что снаружи, что в помещениях — сгорблены и кажутся маленькими, как будто город давит их своей тяжестью.

Мы видим на улицах громадные, неисчислимые толпы, видим улицы, полные кипучей и борющейся жизни. Порой на лице прохожего возможно уловить вспышку чувства — жалости, злобы, нежности. Воображение дополняет картину тяжёлым шумом, подобным не утихающему крику... Викторианский Лондон...

Но что это такое — «викторианский Лондон»? Это всего лишь определение. Одно определение для множества обликов переменчивого города. В первые годы правления королевы лишь немногие улицы освещались газом, по большей части — масляными фонарями. Припозднившихся прохожих сопровождали домой наёмные факельщики. За порядком на улицах следили не столько «бобби» — полицейские, сколько «чарли» — ночные сторожа. В городе и днём было не так уж безопасно. Окраины сохраняли сельские черты. В Хаммерсмите и Хэкни выращивали землянику. В направлении Хаймаркета тянулись фургоны, лошади роняли навозные комья. Громадные общественные здания, которыми вскоре украсилась столица, ещё не были построены. Развлекались люди как в восемнадцатом веке. Собачьи и петушиные бои собирали уйму зрителей. Не редкость было увидеть позорный столб. На домах красовались нарисованные окна. Разносчики торговали дешёвыми книжками-страшилками и стихами новейших баллад. Зеваки глазели на выставленные в витринах гравюры. Пьяницы заполняли питейные дома. Тревожный город кружился в танце, немного пугающем. Расцвет викторианства должен был упорядочить и облагородить Лондон!

Точно определить переходный момент невозможно. Лондон начал приобретать совсем иной облик. Город пошёл в рост, захватил Излингтон и Сент-Джонз-вуд на севере, затем — предместья Паддингтон, Бэйсуотер, Саут-Кенсингтон, Ламбетт, Кларкенуэлл, Пекхем... Лондон королевы Виктории стал самым большим городом мира. Англия стала первой в мире страной с подлинно городским обществом.

Здесь, в столице Англии, сосредоточилась машинная индустрия, использующая силу пара; здесь царило массовое производство. Здесь по утрам улицы уже заполнялись громадной армией клерков и бухгалтеров, облачившихся в единообразные тёмные костюмы.

Город мглы и тумана. В конце девятнадцатого века, века Виктории, здесь проживало около пяти миллионов человек! И сколько здесь было мужчин в чёрных сюртуках и цилиндрах! И сколько возведено было мощных общественных зданий в стиле неоклассицизма и неоготики; зданий победоносной мощной державы. Рождался новый Лондон — массивный, аккуратный, величественный...

В двенадцатом веке один из участков городской стены прозвали Вавилоном. Дети распевали песенку:

Но настоящим «новым», «современным» Вавилоном поэты назвали именно викторианский Лондон, даже сады Парк-лейн окрестили «висячими».

К 1870 году каждые восемь минут в Лондоне кто-нибудь умирал, а каждые пять минут — рождался. Сами лондонцы с восхищением, тревогой и благоговейным страхом глядели на город, вдруг приобретший такие размеры, так усложнившийся. Как это случилось?

Ещё в 1845 году, в книге «Положение рабочего класса в Англии» Энгельс пытался найти ответ на вопрос, пытался и не находил. И вновь, и вновь возвращался к образам загадочности и громадности:

«...Такой город, как Лондон, по которому бродишь часами, не видя ему конца... представляет из себя нечто особенное... Бесчисленное множество судов... сотни пароходов... бесконечные вереницы экипажей и повозок... сотни тысяч людей, представители всех классов и сословий... В огромном лабиринте улиц есть сотни и тысячи скрытых переулков и закоулков...»

Лондон сделался настолько огромен, что, можно сказать, заключал в себе все прежние цивилизации. Речь шла уже не только о древнем Вавилоне. Вестминстерское аббатство уже представлялось подобным знаменитому «городу мёртвых» близ Каира. Паддингтонский железнодорожный вокзал сравнивали с пирамидой Хеопса, парадоксально соединяя в этом сравнении глубочайшую древность и тогдашнюю ультрасовременность.