Шрифт:
– Не знаю, что делается в твоем приходе, Брито, но если что и было, так им есть с кого брать пример… Мне говорили, у тебя у самого с супружницей старосты…
– Враки! – рявкнул Брито, побагровев.
– О, Брито, Брито! – заговорили вокруг, добродушно унимая его.
– Враки! – рычал он.
– Между нами говоря, друзья, – сказал каноник Диас, с бедовым огоньком в глазах и понизив голос, – надо признать, старостиха – бабенка хоть куда!
– Враки! – еще раз заорал Брито и, захлебываясь, продолжал: – Я знаю, кто распустил сплетню: владелец Кумеады! Все потому, что староста голосовал за другого кандидата! Но погоди… Я не я, если не переломаю ему кости! – Он размахивал кулаками, глаза его налились кровью. – Все кости переломаю!
– Да брось, чего ты расходился. Подумаешь! – унимал его Натарио.
– Кости переломаю! Зубов не соберет!
– Ох, успокойся, милый. Как есть лев! – нежно сюсюкал Либаниньо. – Не греши, золотой мой!
Поскольку речь зашла о Кумеаде, влиятельном человеке из оппозиции, в чьих руках было по меньшей мере двести голосов, священники заговорили о прошлых выборах и стали рассказывать друг другу всякие памятные случаи. Все они, за исключением падре Амаро, владели секретами предвыборной кухни и умели, как выразился Натарио, «испечь депутата, какого надо». Посыпались анекдоты; каждый спешил похвастать своими подвигами.
Падре Натарио во время последних выборов завербовал восемьдесят голосов!
– Вот это да! – ахнули все.
– И знаете как? Посредством чуда!
– Чуда?
– Да! Представьте себе!
Натарио сговорился с одним миссионером, и накануне выборов в приход пришли письма с неба, за подписью девы Марии, которая просила прихожан, стращая их адом и суля вечное спасение, чтобы они голосовали за кандидата правящей партии. Славно, а?
– Чистая работа! – восторгались священники.
Никто не удивился, кроме Амаро.
– Дети мои! – простодушно сказал аббат. – Вот бы мне догадаться. А я-то ходил по домам, обивал пороги! – И он прибавил с ласковой улыбкой: – Только одно и спасает: жертвуешь своим жалованьем…
– А также исповедь, – сказал падре Натарио, – исповедь много дает, тут можно действовать через женщин. Это дело верное.
Падре Амаро, до сих пор молчавший, сказал без улыбки:
– Но ведь исповедь – одно из важнейших таинств; использовать его для выборов…
Падре Натарио, у которого уже выступили красные пятна на щеках, брякнул, забыв свою обычную сдержанность:
– Неужто сеньор падре Амаро принимает исповедь всерьез?
Все замерли от удивления.
– Принимаю ли я исповедь всерьез? – переспросил падре Амаро, отшатнувшись и широко раскрыв глаза.
– Ну, ну! – зашумели священники. – Что ты, Натарио? Что ты, брат?
Падре Натарио, разгоряченный от выпитого, спешил объясниться, смягчить свои слова:
– Да послушайте, господа! Я вовсе не говорю, что исповедь – чепуха. Я не масон! Я только хотел сказать, что это средство, помогающее убеждать, помогающее узнавать, что происходит вокруг тебя, и тогда легче направлять вверенное тебе стадо в нужную сторону… С точки зрения церкви, исповедь – это оружие. Вот что такое исповедь: оружие!
– Оружие! – изумились сотрапезники.
Аббат укоризненно покачал головой:
– Эх, Натарио! Зарапортовался ты, брат! Это уж и не знаю что!
Либаниньо крестился, твердя: «Экий страх, экий страх, поджилки трясутся!»
Натарио раздражался все больше.
– Вы хотите меня уверить, что любой из нас, только в силу своего сана, в силу того, что епископ трижды возложил на него руки и сказал accipe, [73] уже воплощает в себе Бога и сам становится Богом, чтобы отпускать грехи?!
73
Прими, познай; будь посвящен (лат.).
– Конечно! – закричали все. – Конечно!
Каноник Диас процитировал, помахивая вилкой с насаженной на нее фасолью:
– «Quorum remiseris peccata, remittuntur eis». [74] Такова формула. Формула – это все, душа моя…
– Исповедь заключает в себе самую суть священства, – заговорил Амаро, строго глядя в глаза Натарио и пытаясь вразумить его, как забывчивого школяра, – перечитайте святого Игнатия! Перечитайте святого Фому!
– Так его! – закричал Либаниньо, подпрыгивая на стуле. – Так его, милейший падре Амаро! Стукните по башке этого нечестивца!
74
Грехи будут отпущены тем, кому вы (то есть священники) их отпустите (лат.).
– Эх, господа! – вскричал Натарио, раздраженный до крайности тем, что ему противоречат. – Ответьте мне на один вопрос (он рывком повернулся к Амаро): вот вы, например, только что позавтракали, съели ломтик поджаренного хлеба, пили кофе, выкурили сигаретку, потом пошли в исповедальню; вы озабочены своими домашними делами, думаете о том, что денег не хватает; у вас болит голова или бурчит в животе – и что же: вы воображаете, что вы Бог и можете отпускать грехи?
Этот довод поставил всех в тупик.