Шрифт:
В XII главе Кейрош творит миф о блистательном настоящем и будущем Гонсало, не скрывая своей мифотворческой цели. Но стоит ли сегодня заниматься разоблачением кейрошевских иллюзий? И вправе ли мы выносить осуждающий вердикт его заблуждениям? Ведь в момент смерти писателя до португальской Свободы оставалось еще семьдесят с лишним лет – еще одна проигранная человеческая жизнь.
С. Пискунова
I
В пасхальное воскресенье вся Лейрия узнала, что соборный настоятель, падре Жозе Мигейс, скончался на рассвете от апоплексического удара. Человек он был полнокровный, упитанный и пользовался среди духовенства епархии славой заядлого чревоугодника. О его обжорстве ходили легенды. Когда падре Жозе Мигейс, выспавшись после обеда, выходил с пылающими щеками на улицу, аптекарь Карлос злобно шипел:
– Вон ползет наш удав; переваривает, что заглотал. Помяните мое слово: когда-нибудь он лопнет от жира!
Так оно и вышло. Покушав за ужином рыбы, священник приказал долго жить – в тот самый час, когда в доме напротив, у доктора Годиньо, праздновали именины хозяина и гости шумно отплясывали польку.
Никто о нем не пожалел, мало кто пришел проводить его на кладбище. Соборного настоятеля не любили. Это был мужлан с повадками землекопа; хриплый голос, грубые ручищи и пучки жестких волос, торчавшие из ушей, отвращали от него сердца прихожан; и притом он был совсем лишен красноречия.
Особенно не жаловали Жозе Мигейса дамы; он позволял себе рыгать в исповедальне. Почти всю жизнь старик прослужил в деревенских приходах, в горах, и не разбирался в тонких нюансах дамского благочестия; едва заняв место соборного настоятеля, он растерял лучших прихожанок; они перешли исповедоваться к медоточивому падре Гусману – такому обходительному, приятному духовнику!
Когда дамы, сохранившие верность соборному настоятелю, заводили речь о боязни поддаться соблазну, о греховных сновидениях и тому подобном, он бурчал, оскорбляя их лучшие чувства:
– Вздор, голубушка, вздор! Молите господа, чтобы ниспослал вам побольше разума. Побольше здравого смысла!
Особенно раздражали его излишние строгости в соблюдении поста.
– Ешьте и пейте на здоровье! – восклицал он. – Ешьте и пейте вволю, голубушка!
Он был убежденный мигелист; [7] либералы, их мнения, их газеты приводили его в ярость.
– Палкой их! По шее! – гремел он, размахивая своим огромным красным зонтом.
В последние годы падре Мигейс сделался домоседом и жил весьма уединенно. Прислуживала ему старуха-кухарка, а компанию составлял песик по кличке Жоли. Единственным благожелателем старого священника был главный викарий, декан кафедрального капитула [8] Валадарес, управлявший в то время епархией, ибо епископ дон Жоакин уже два года мучился ревматизмом в своей усадьбе в Верхнем Миньо. [9] Жозе Мигейс глубоко уважал декана, сухопарого длинноносого близорукого священника, который был большим знатоком Овидия [10] и уснащал свою речь цитатами из античных поэтов, кривя при этом губы на сторону. Декан, в свою очередь, тоже ценил соборного настоятеля и называл его «брат Геркулес»; силой он настоящий Геркулес, пояснял, улыбаясь, падре Валадарес, а чревоугодием истый монах.
7
Мигелист– здесь: реакционер, консерватор. В 20 – 30-е годы «мигелистами» называли сторонников Мигела Брагансского (1802–1866), младшего сына короля Жоана VI (1767–1826), скоропостижно скончавшегося (возможно, вследствие отравления) и не завещавшего трон ни одному из своих двоих сыновей. Старший из них – Дон Педро, император Бразилии, был приверженцем конституционной монархии; после его восшествия на португальский трон в Португалии в 1826 г. была принята конституция, носившая дворянско-цензовый характер, – так называемая «Хартия» (отсюда – самоназвание сторонников Дона Педро – «хартисты»). Также претендовавший на трон принц Мигел выступал как защитник феодально-абсолютистского строя. Захватив трон в 1828 г., Дон Мигел отменил конституцию и единовластно правил страной до 1834 г., когда, в свою очередь, оказался свергнутым в результате военного выступления «хартистов», восстановивших Дона Педро у власти.
8
Капитул – совет при епископе, состоящий из лиц духовного звания, участвующий в управлении епархией.
9
Верхнее Миньо – горная часть северной португальской провинции Миньо, расположенная в верхнем течении реки того же названия.
10
Овидий – Публий Овидий Назон (43 г. до н. э. – 17 г. н. э.) – римский поэт.
На похоронах Жозе Мигейса декан собственноручно окропил могилу святой водой и, бросив, по обычаю, горсть земли на крышку гроба, вспомнил, как потчевал покойного табачком из своей золотой табакерки, и тихонько шепнул стоявшим вокруг священникам:
– Вот ему и последняя понюшка!
Клир немало смеялся этой шутке сеньора декана; в тот же вечер каноник Кампос пересказал ее за чашкой чая у депутата Новайса. Гости одобрительно рассмеялись; все похвалили веселый характер главного викария и заключили не без почтения, что его преподобие умеет пошутить.
Несколько дней спустя на Базарной площади появился Жоли, песик соборного настоятеля. Кухарка заболела малярией и угодила в больницу. Дом заперли. Бесприютный Жоли выл от голода в чужих подворотнях. Это была собачка неопределенной породы, на удивление толстая и чем-то напоминавшая своего покойного хозяина. Жоли издавна привык к черным сутанам и, жаждая обрести нового покровителя, увязывался за каждым проходившим священником и плелся за ним, робко повизгивая. Но никто не хотел взять к себе несчастного Жоли, его отпихивали острыми зонтиками, и собака, точно отвергнутый проситель, целыми ночами скулила то под одной, то под другой дверью. Однажды утром труп Жоли был найден у ворот Попечительства о неимущих. Золотарь бросил его на свою телегу и куда-то увез. Жоли навсегда исчез с Базарной площади, и Жозе Мигейса окончательно забыли.
Через два месяца стало известно, что в собор назначен новый настоятель. По слухам, это был совсем еще молодой священник, по имени Амаро Виейра, только что вышедший из семинарии. Его назначение объясняли протекцией влиятельных лиц, и оппозиционная газета «Голос округа», горько иронизируя и поминая Голгофу, писала о «фаворитизме в правительственных сферах и о засилии клерикалов». Местное духовенство решило обидеться; о статье в довольно желчном тоне завели разговор в присутствии декана.
– Не будем горячиться! – примирительно сказал декан. – Протекция у него действительно имеется, в покровителях недостатка нет. Об Амаро Виейре мне писал мой старый друг Брито Корреа (Брито Корреа был тогда министром юстиции). В письме сказано даже, что наш новый настоятель красивый малый. Так что, – с довольной улыбкой заключил декан, – после брата Геркулеса у нас будет брат Аполлон.
Лишь один человек во всей Лейрии знал нового священника: каноник Диас, которому довелось преподавать христианскую нравственность в семинарии в те самые годы, когда Амаро Виейра там учился. По словам каноника, ему запомнился золотушный мальчуган, тихий, застенчивый, весь в угрях.
– Как сейчас его вижу: поношенный подрясничек и выражение лица такое, будто у него глисты! А так ничего… Смышленый.
Каноник Диас был известным лицом в городе. За последние годы он растолстел, и сутана плотно обтягивала его выпуклый живот, седоватая шевелюра, набрякшие под глазами мешки, жирные губы – все приводило на память старинные историйки про сластолюбивых и прожорливых монахов.