– То есть как это «не могу»? А кто же нагрузил твою арбу, уж нет ли у тебя работника?

Элмарза спешился, привязал своего коня за оглоблю арбы и поднялся на воз.

– Смотри, какие дрова нарубил, – сказал он оттуда. – Тебя бы надо в Пседах препроводить да сдать пирстопу. Раз и навсегда забыл бы дорогу в лес!

«Почему же ты сам и рубишь такой лес, и отбираешь его у людей, и все домой к себе увозишь?» – хотел крикнуть Хасан, но вовремя сдержался, подумал: чего доброго разозлится лесник и правда к приставу отведет. А пристава даже взрослые боятся.

Сбросив немного дров, Элмарза сверху вниз посмотрел на детей. Хусен, весь синий, стучал зубами от холода, а Хасан, нахмурившись, косил одним глазом из-под вздернутой брови на лесника и тоже дрожал.

– Вы чьи будете-то? – спросил Элмарза.

Мальчики не ответили. Лесник, не сводя с них глаз, стал медленно спускаться с арбы.

– Ладно, езжайте, – махнул он рукой. – Да простит вам бог! Ураза сегодня начинается, не то бы…

Элмарза не договорил, и братья так и не узнали: пожалел он их или, может, возиться не захотел…

Лесник ускакал. Ребята, боясь, как бы он не раздумал и не вернулся, быстренько покидали дрова обратно и двинулись в путь. Уже подъезжали к селу, когда навстречу им показалась Кайпа.

Сердце материл не выдержало тревоги: дети ведь так задержались! Она шла искать их.

– Родненькие мои, – повторяла мать, всхлипывая, и обнимала то одного, то другого. – Одних я вас больше никуда не пущу! Где вы пропадали так долго?

– Мы бы уж давно были дома, если бы Элмарза нас не задержал.

– Ах, будь он проклят! Что ему от вас надо?

– Сначала хотел дрова отобрать, потом отпустил, – сказал Хасан.

– Удивительно, что отпустил. Наверное, потому и снег идет в такую пору.

– Он сказал, сегодня ураза начинается, потому и отпускает, – вставил Хусен.

– Родненькие мои, промокли до нитки. Сейчас я вас обсушу, отогрею, – приговаривала Кайпа, радуясь, что нашла своих мальчиков живыми и невредимыми.

Дети стеганули лошадь, она рванула. Хасан и Хусен побежали вперед.

– Дома сразу скиньте с себя мокрую одежду, – крикнула им вдогонку Кайпа, – я натопила кукурузными стеблями, у нас тепло…

Забыв об усталости, братья бежали по селу. Уже темнело.

– Ассалату, ва ассаламу…

Это голос муллы. С минарета деревянной мечети он возвещал о наступлении уразы.

Весна в тот год наступила необычно рано. Старожилы утверждали, что давно так не бывало.

По весне главная забота о пахоте. Однако многие считали, что приступать к ней еще не время – ласточка не прилетела, а она как пить дать принесет с собой снег. Но не все так думали, иные решали по-своему: чего ждать, если двор уже весь затянут травой, будто ковром покрыт, и крапива вдоль плетня вытянулась уже по колено. Кто готов, пусть пашет, а кто не готов, тому не грех поторопиться…

У Гойберда сборы не долги. Он обстругал и заточил кол из сырого граба, купил у Соси две мерки кукурузы – и все сборы.

Огород ему соседи вспахали заодно со своим. С делянкой в поле дело посложнее – люди и со своей десятиной с трудом управляются. Вот и решил Гойберд сеять кукурузу под кол. А что поделаешь, коли лошади нет?

Ранним теплым утром, любуясь безоблачным небом и щурясь от яркого солнца, стоит он руки в боки у своего порога и, довольно потягиваясь, говорит:

– Бог милостив, решил порадовать бедный люд ранней весной.

«Только в мое положение Бог никак не войдет», – думает про себя Хажар, сидя на корточках возле Гойберда. Она всегда так присаживается после приступа кашля, выбивающего из сил. И с трудом поднимается только после того, как голова перестанет кружиться.

– И тебе полегчает, – оборачивается Гойберд к жене, – видишь, погода какая стоит?

– Да со мной будь что будет, – машет рукой Хажар, – лишь бы эту десятину засеять.

– Бог даст – засеем.

– В прошлом году не посеяли, так теперь вот совсем обнищали…

– В этом году подправимся.

– Не лучше ли с кем-нибудь, у кого лошадь есть, в паре наполовину сеять? Так бы оно вернее.

– Что нам полдесятины даст?

– А под кол посеешь – сорняки задавят кукурузу.

– Следить надо. Тогда и сорняк не страшен.

С минуту Гойберд молчит, потом вдруг резко бросает:

– Этот твой сискал сегодня не испечется, что ли?

Хажар тяжело поднимается и уходит в дом.

Гойберд еще долго стоит во дворе и с надеждой всматривается, не едет ли кто по улице. Неплохо бы зерно подбросить в поле на попутной арбе, а самому и пешком дойти можно. Но, как на беду, никого не видать. «Наверно, все уже в поле», – досадует Гойберд.