— Письмо письмом, а вы телеграмму пошлите.

Пожав крепко друг другу руку, они разошлись.

Придя в порт, на судно, Александр Африканович перечитал еще раз письмо сына. Долго сидел и думал, выходил на палубу посмотреть, как идут грузовые работы.

На причалах высились горы ящиков с грузом. Лязгали буферами вагоны, подгоняемые паровозами к причалам. Кое-где падали из-под абажуров пучки прозрачного света от синих лампочек. Ни в одном доме города не видно было огня. Лишь какие-то крупные, лохматые звезды холодно и загадочно сияли в черном небе.

Так за всю ночь Демидов и не сомкнул глаз. Сколько он передумал за эти бессонные часы!..

На следующий день Александр Африканович пришел к начальнику пароходства и подал рапорт, в котором просил предоставить ему отпуск.

— Да, тебе тяжело, — говорил Демидову начальник Дальневосточного пароходства, познакомившись с его рапортом, — а мне, думаешь, легко? Один-то я суда не поведу — их много, а моряков мало, тем более капитанов нет.

Федотов вышел из-за стола, махнул рукой в сторону бухты, что виднелась за широким окном его кабинета:

— Видишь, сколько их? А глянь на карту: тут еще больше — почитай, по всему миру идут, хотя война и мало нам дорог оставила. А тут еще топят суда… Понимаешь, тактику этот Гитлер какую завел — уничтожает команды! А сколько надо лет, чтобы выучить и воспитать моряка, тем более капитана, помощника, механика! Ты ведь сам знаешь, а рапорт пишешь. И все требуют — давай грузи суда. Все требуют, но, главное-то, и мое сердце этого требует…

Федотов строго посмотрел на Демидова и увидел или, вернее, почувствовал, как у капитана побледнело лицо, как он уже был готов взять обратно свой рапорт, и, чтобы предупредить это, он торопливо добавил:

— Спасибо, что длительный отпуск не просишь, ты меня этим уважил. Но зато и я тебя тоже уважу. Сколько дней надо, Александр Африканович?

— Суток двенадцать — пятнадцать, — поспешно ответил Демидов.

— Значит, один сынишка остался? И нет уже Зинаиды Александровны? Да, дорого Ленинград заплатил в эту войну. А сынишка… Это хорошо, если он моряком будет: после войны по всем океанам и морям надо плавать. Уже подсчитываем, какой флот нам нужен будет после войны. Понял? Вот только плохо, мы стареем. Головы-то наши побелели… Поезжай да узнай, нет ли в детдоме детей других моряков, тогда телеграмму дай мне. Ведь кто постарше, тех можно юнгами взять.

…Долго ехал Демидов до Перми, еще дольше — до поселка Повжа.

Темные хвойные леса подступали к дороге. Небо свинцово-серое, кое-где с просинью. Местами рощицы белых берез, и будто светлее от них и видно дальше. Наконец, почти на двадцатый день, Демидов добрался до селения с непонятным названием «Повжа» и нашел детский дом.

Не успел Демидов войти во двор детского дома, как его окружили ребятишки.

— А вы настоящий моряк? — не веря своим глазам, спрашивали ребята.

— А вы откуда?

— И море настоящее видели?

И сыпались, сыпались вопросы. А Демидов отвечал и хотел увидеть и узнать среди них своего сынишку. Но Вадима не было. И тут ребята вызвались помочь капитану.

— А как ваша фамилия?

— Демидов.

— А мы знаем, к кому вы приехали! А мы знаем!..

— К Вадику Демидову, правда?

— Правда.

— А он больной, а то бы он уже прибежал — он шустрый.

— А где он? — не скрывая волнения, спросил Александр Африканович.

— Он в комнате, мы вас проводим, мы же его все знаем.

И Демидов ускорил шаг, а за ним поспешили и ребята.

— А вот и наша заведующая! — крикнули детдомовцы.

Александр Африканович поздоровался, назвал себя.

— Вот и хорошо, и еще у одного, значит, у Вадика, нашелся отец. Вы знаете как это хорошо! Ведь ребята все-все верят, что, как окончится война, так за многими приедут родители. И каждый такой приезд для всех нас — событие. Сейчас ребята проводят вас к Вадиму.

Демидов чувствовал себя счастливейшим человеком: через несколько минут он увидит своего сына. Сердце его замирало, и все труднее было сдерживать волнение.

И вот открылась дверь, и на одной из кроваток Александр Африканович увидел — в белой рубашке, под зеленым одеялом лежал черноглазый мальчик. И, прежде чем узнать, он чутьем угадал, что это и есть его сын.

Мальчик, такой же круглолицый, как отец, бледный, с широко открытыми глазами, пристально смотрел на капитана, а по щекам текли слезы. И вдруг он вскочил, смеясь и плача, крикнул:

— Мой папа! Я же знал, я же знал, я всегда знал, что он приедет, папа… — И Вадим бросился на шею отца и повис, прильнув к его груди и крепко сжимая худенькими ручками его шею. — Я так ждал тебя!.. Я всегда знал, что ты приедешь…