Нет, в неудачное время задал Овинник свой неудачный вопрос!

Ворон тяжело глянул на подчинённого и уронил:

– Трусишь, Мышак?

Так сказал, как пощёчиной одарил. Джерри даже дёрнулся, как от удара.

– Э-э, никак нет, - выдавил он.
– Так, в шутку спросил...

И тут только сообразил, что командир раньше не позволял себе называть его Мышаком. Без позывных, понятно, на такой службе, как комендантская, да в такое время, было не обойтись, но командир всегда держал себя корректно, дистанцировался от подначек, в которых только и звучала ненавистная кличка. Что же теперь произошло? Ворон что-то подозревает? Что-то знает?

У Мышака похолодело в паху. Словно он с самого края крыши шестнадцатиэтажки глянул вниз.

Но опять он не успел ничего додумать до конца. Коллеги засмеялись, кто-то хлопнул его по плечу, Патрон гуднул, что таких как Буран офицер комендатуры должен на завтрак съедать, - и все направились к допросной.

И Мышак, дезориентированный и подавленный, не придал значения тому, что Томич со Льдом пристроились идти сзади него.

Как Томич двинул боевику глазами на него, Джерри вообще не заметил.

Но новый и крайне неприятный сюрприз ожидал его в допросной камере. Народу туда набилось довольно много: командир с начальником штаба, Патрон, сам Джерри, которого как-то незаметно внесли в дверь Лёд с Томичем, двое комендантских бойцов с автоматами - те, правда, стушевались перед целым командиром полка и жались к стеночке. Ещё в помещении присутствовал высокий широкоплечий капитан - это, наверное, Кравченко, которого Овинник ранее в глаза не видел. Позади него сидели на табуретках неизвестный в военной форме с кое-как залепленной пластырем головой и заведёнными за спину, очевидно, скованными руками, и...

Джерри глазам своим не поверил...

А когда поверил, почувствовал, что у него подкашиваются ноги...

На второй табуретке сидела Лиса! В наручниках. Правда, руки были закованы спереди.

В глазах, нет, в мыслях майора Овинника потемнело. "Значит, значит, значит...", - билась в голове мысль, словно муха о стекло. С тем же результатом: наружу из сознания больше ничего не пробивалось. Значит...

Он сделал шаг назад. Его запястья схватили и быстро завели назад чьи-то крепкие и опытные руки. Другие руки сомкнулись под подбородком и задрали его голову вверх.

– Олег!
– сдавленно скомандовал сзади голос Томича.
– Воротник ему держи! Расстегни и до локтей спусти. Вдруг там яд у гадёныша...

Глава 11

– Не, ну вы ни хрена себе наглые ребята, комендачи, - злясь, в сердцах выпалил Алексей, позабыв от досады, что перед ним сидит целый полковник. Да и Томич - тоже, вообще-то, старше по званию. Но было действительно уж через край досадно.
– Я вам такую рыбку словил, на живца фактически. Рыбка адрес шпиона укровского дала, даже ногтей у неё рвать не пришлось. И вы же меня на задержание не берёте!

Ворон с Томичем переглянулись. Наглец капитан! Но где-то прав: сам оказавшись в роли живца, сам же фактически и поймал крупную рыбу - настоящего, не для пропаганды выбранного, всамделишного агента украинской разведки. А тот, желая, как каждый, наверное, задержанный в его роли, облегчить свою участь, сдал данные на резидента. С адресами и телефонами, как говорится.

И теперь был поднят в ружьё дежурный наряд, в МГБ ускакал посыльный с донесением об обнаруженном доблестной комендатурой шпионе - телефону такие сведения доверять было, естественно, нельзя, тем более - рации, а ЗАСом комендатура не располагала. Со связью в республике вообще было не очень - сам глава общался по мобильнику, хотя и защищённому.

Время, время - его не хватало рождающемуся государству катастрофически! Время было сейчас строительным ресурсом - как цемент или бетон. Строить надо сразу всё - но бетона сразу на всё не хватает. И на что-то одно пустить его тоже нельзя - не домов идёт строительство или развлекательных центров. А всё равно что полевых укреплений. Этакой "Линии Сталина", когда нельзя возводить доты и дзоты по очереди - надо всё вместе. А также капониры, эскарпы, отсечки и всё прочее. И возвести надо, главное, - вчера.

Вот время и было теперь таким ресурсом. Потому когда смелковцы здесь и пузатые патриоты в России кричали о предательском минском перемирии, отнятой победе и катастрофически теряемом времени для победы, люди знающие с ними соглашались. Частично. И часть эта была не сказать, чтобы большая. Процента два. А другие 98 процентов, хоть и сами страдали, но отводили на совершенно трезвые расчёты: не договорись политики в Минске, дальнейшее наступление всё равно захлебнулось бы, а то бы и вовсе обратилось в свою противоположность.