Возвращаясь с работы по пыльным, разморенным жарой улицам, Антонина Ивановна не покупала ни мороженого, ни даже газированной воды. А так хотелось! Но Антонина Ивановна крепилась.

По нескончаемо длинной лестнице она поднималась к себе на пятый этаж и тайком (делать это категорически запрещалось) включала электрическую плитку. Плитка накаливалась медленно, и картофель варился долго. Если в коридоре раздавались шаги, она торопливо прятала плитку с кастрюлей под кровать. Когда шаги затихали, Антонина Ивановна, прислушиваясь, доваривала обед.

Вечерами она забиралась на плюшевый диванчик и, накинув на плечи старую вязаную шаль, вышивала цветами и бабочками носовые платки, чинила кофточки или читала очень интересную и сильно потрепанную книгу «Тайны испанского двора».

Перед сном Антонина Ивановна заводила будильник и укладывалась в мягкую теплую постель. В матрасе тоненько звенела и замирала какая-то пружинка. Спала Антонина Ивановна беспокойно. Снился то встреченный на улице черноусый мужчина, который, как показалось, окинул ее долгим взглядом, то муж соседки Игорь Леонтьевич — блондин в полувоенном костюме, улыбавшийся ей особенно приветливо. Проснувшись, она долго лежала с открытыми глазами.

Темно и тихо было в квартире. Едва слышно журчал в коридоре электрический счетчик, да на кухне из водопроводного крана звучно падали в пустую раковину редкие капли.

Антонина Ивановна думала о том, когда же наконец кончится ее одиночество. Хотелось встретить и полюбить человека не очень еще старого и, конечно, вполне порядочного и неглупого. Только где его такого встретишь? Мужчины любят общество, а друзей у нее нет, и, кроме оперетты, и то раза два в году, она нигде не бывает. Подходит уже тридцать четвертый год, а встречи этой, может, так никогда и не будет. А как бы она заботилась о муже, если бы он появился! Она бы утюжила ему брюки, рубашки, а воротнички непременно крахмалила. По воскресеньям уезжала бы с мужем за город, в сосновый бор или к речке. А на праздники она пекла бы пироги, вешала чистые шторки, к ним приходили бы гости, как приходят к этой противной соседке Клавдии Тимофеевне… Да и в оперетту ходили бы часто!..

Однажды, возвращаясь с кошелкой для продуктов из магазина, Антонина Ивановна остановилась перед расклеенными на заборе объявлениями. За каждым из них приоткрывалась щелочка в совершенно чужую жизнь, и читать было интересно. Вот кто-то по случаю отъезда продает почти новый мраморный умывальник. Антонина Ивановна всегда обходилась и без мраморного умывальника. Но почему-то подумала: сколько же он может стоить, такой умывальник? Если не особенно большой, то вполне бы мог поместиться в ее комнате, и она бы одна спокойно умывалась, не занимая по утрам очередь в общей кухне.

Вот опытный педагог, знающий немецкий и французский языки, ищет почему-то работу с дошкольниками. Да знала бы она хоть один язык, разве такую бы искала работу? И нашла бы, будьте уверены, с иностранными-то языками!

А вот интеллигентный старик снимет комнату или угол… Старик? Если бы не старик… Хорошо бы средних лет…

Муж и жена ищут квартиру. Должно быть, приезжие издалека. Не то. Она уже хотела идти, но внимание привлек небольшой листок бумаги. На нем размашисто было написано: «Одинокому демобилизованному офицеру нужна комната или угол».

— Одинокому офицеру, — произнесла вслух Антонина Ивановна, еще раз перечитала объявление и записала адрес.

Жить лейтенанту запаса Сергею Ливанову было негде. Во время войны мать Ливанова умерла, и в комнату, где он жил до армии, вселилась какая-то незнакомая семья. Худой, с желтоватым лицом гражданин, одетый в лыжный костюм и штиблеты с заплатками, очевидно, глава семьи, сказал Ливанову, что выселяться ему решительно некуда, что у него тоже погиб на фронте сын, а сам он — инвалид труда. И если у приезжего безвыходное положение, то что же делать? Может быть, он переночует? Или оставит пока что чемоданы, тяжело ведь с ними таскаться, а здесь все будет в сохранности…

Позади этого немолодого болезненного дядьки Ливанов увидел двух девчонок, выросших из своих школьных платьиц, легко представил их погибшего брата, скорее всего — такого же лейтенанта, каким был он сам, и у него пропало всякое желание воевать за свою старую комнату.

Ливанов справлялся, как ему поступить, в военкомате и райисполкоме, написал заявление в жилищный отдел горсовета. Всюду его внимательно выслушивали, обещали разобраться и, конечно, обещали помочь. Через месяц сказали, что выдадут ордер на другую комнату, а пока что просили подождать и как-нибудь еще с месяц перебиться.

И он перебивался: ночевал иногда у своей тетки, регистраторши поликлиники, иногда — в студенческом общежитии, где жил его однополчанин, теперь студент первого курса, Стегнухин. Тетка угощала Ливанова картошкой со своего огородного участка и чаем без сахара. Потом он расстилал на полу сложенное вдвое зеленоватое японское одеяло, под голову клал потрепанную полевую сумку и спал, как во времена походов, накрывшись шинелью.

Стегнухин, расспросив Сергея о делах, доставал из тумбочки кусок черного хлеба, иногда селедку, плавленый сыр или пайковую ливерную колбасу и, разложив еду на смятой газете, приглашал: